— И она согласилась плыть к незнакомому человеку? — продолжала недоумевать Изабелл.
— Почему нет? Но проведение распорядилось так, что плыла она к британскому офицеру, а стала женой моего прадеда.
— Не по доброй воле, — дерзко предположила Белл.
— Почему вы в этом так уверены?
— Она не могла в здравом уме согласиться быть одной из множества подобных женщин в гареме.
— По-вашему, каждая женщина хочет быть единственной для любимого мужчины? Вы романтик, Белль.
— А как же иначе? Мне действительно этого не понять. Он лишил вашу прабабушку семьи, страны, веры, она пожертвовала для него всем, а ваш предок для нее — ничем. Это вопиющая несправедливость.
Принц с широкой улыбкой выслушал ее, затем рассмеялся от всей души.
— Я бы мог с вами согласиться, если бы милая прабабушка не желала моего предка так сильно, как она вожделела им.
— Это неслыханно — так говорить о прабабушке! — гневно отставила Изабелл чашечку кофе, в которую принц налил темную густую жидкость из красивого чеканного кофейника.
— Пусть дела давно минувших дней не тревожат вас так, Белль. Уверяю вас, это был брак по любви. Они стали преданной парой. Прадед был молод, когда встретил свою судьбу. У него не было еще собственного гарема. Фактически он стал зачинателем новой семейной традиции. С тех пор аль Актары не имели более одной жены. И найдя свою единственную, они больше никогда ее от себя не отпускали.
Все повествование и взгляды, которыми принц награждал Изабелл, не оставляли ей иных объяснений, кроме как того, что она снова в плену, но на этот раз похитителя не интересовал выкуп...
— Итак, Белль. Давайте вернемся к устранению нашего вчерашнего разногласия, — предложил принц.
Изабелл рискнула поднять на него свои глаза. Она увидела перед собой суровое лицо, без намека на флирт. Девушка подумала, что ошиблась в отношении его намерений, и устыдилась.
— Вчера вечером вы были категорически настроены вернуться в квартиру своей компании.
— Совершенно верно, — подтвердила Изабелл. — У меня много дел. Выздоровление Дункана займет некоторое время. Придется взять часть его работы на себя. Я хочу как можно скорее вернуться к обломкам корабля для дальнейшего исследования.
— Боюсь, с этим могут возникнуть сложности.
— А что случилось? Остатки корабля повредились во время шторма?
— Обломки на большой глубине, шторм их не задел. Дело не в этом. В интересах следствия мы вынуждены ограничить ваше перемещение по стране. Дело в том, что за вас был заплачен крупный выкуп...
— То есть? Но вы ведь сказали, что нашли нас?
— Мы не могли не заплатить им. Они угрожали убить вас обоих. Сроки, которые установили похитители, исключали всякую возможность найти вас прежде, чем они выполнят свою угрозу. У нас не было права рисковать жизнями людей.
— Значит, они получили то, чего добивались? Выходит, им все удалось? — гневно и разочарованно вопрошала Белл.
— Вынужден это признать.
— Сколько же мы вам должны?
Рафик возмущенно смотрел на свою собеседницу.
— Сколько вы им заплатили? — повторила она свой вопрос.
— Они потребовали не деньги.
— А чего же они хотели?
— Их целью был Павлиний глаз.
— Это, кажется, драгоценность такая?..
Принц снисходительно улыбнулся ее невежеству.
— В некотором смысле. Это фамильная ценность. Уникальнейшая, не имеющая цены часть моего наследства. Эту драгоценность шейхи нашего клана традиционно преподносили в дар своим избранницам. В соответствии со сложившимся веками поверьем вы, Белль, теперь моя нареченная. Я заплатил за вас великую цену. Я отдал дар невесты в обмен за вашу жизнь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Принц сказал, что хотел, и явно развеселился. Во всяком случае, так показалось Изабелл. Такую же веселость он демонстрировал, когда рассказывал о матримониальных обычаях своих прародителей. Его глаза сияли жадным блеском, а в повествование он вкладывал столько чувства, что перед глазами слушательницы вырисовался образ настоящего приверженца восточных традиций...
Но он не долго радовался. Изабелл застыла в изумлении, и принц невольно осекся. Его губы сложились в плотную складку, а брови нахмурились, отчего зелень глаз сделалась густой, а взгляд острым.
Изабелл хранила непроницаемое молчание. Она как-то неожиданно покончила с завтраком, отстранилась от стола, упершись в резную спинку стула, понурила голову. Она была напугана не столько его заявлением, как тем, что не может ничем оппонировать. Изабелл привыкла держаться за логику, как за спасительную нить сознания. Но здесь национальные различия оказались куда более непреодолимой пропастью, чем ей всегда казалось. Что может она возразить человеку, у правоты которого многовековая традиция, которая неприемлема для Изабелл лишь оттого, что ее духовный склад формировался под влиянием иной многовековой традиции?