Дед откинулся на подушки, закрыл глаза, хрипло вздохнул. Казалось, он все еще там, в прошлом.
Я встал, шагнул к двери.
— Нет, погоди, — донеслось с кровати.
Он сел, пытаясь что-то сказать, прошептал:
— Не может быть, что это конец.
— Разумеется, нет. Еще много времени впереди.
Дед покачал головой.
— Мне хочется большего. Хочется верить. Но я не могу. Ведь сейчас я верю, только чтоб спасти себя. А это не вера. Вера… совсем другое.
— Ясное дело, вера — нечто большее.
Он криво, неприязненно усмехнулся.
— Ты что же, вдруг уверовал?
— А что прикажешь говорить? Я здесь. И я тоже боюсь смерти. Но не довелось мне пережить ничего такого, что помогло бы уверовать. Это все, что я знаю.
Я положил руку ему на плечо. Он задремал. В дверь постучали. Мама.
— Ну, как он? — спросила она.
— Выкарабкается.
— Ты правда так считаешь?
— У него железный организм.
— Стейн Уве… — быстро сказала она. И умолкла, не находя слов. Как всегда. — Ты бы почаще заезжал, а? Если на Клоккервейен все будет тихо-спокойно.
— Мне хорошо дома.
Она всегда обо мне тревожится.
— Ты мобильник не отключаешь?
— Звони, если ему станет хуже, — сказал я и спустился вниз.
Отец сидел возле печи, читал книгу о вьетнамской войне. Это его конек, второй после Джона Ф. Кеннеди. Он собрал массу книг о Кеннеди, мог поименно назвать всех его родственников и знал правду о том, почему Джона Ф. Кеннеди убили, но держал ее в секрете. Об этом никому рассказывать нельзя, тем более родным. Я стоял и молчал, не зная, что сказать. Никогда я не знал, что сказать отцу.