Она напряглась как струна и головой стукнулась о спинку кровати.
От моего натиска она еще раз ударилась о спинку, я знал, что, кроме нас, здесь никого нет и не будет, потом мысли исчезли, а я почувствовал, что хочу только одного: проникнуть в нее как можно глубже, заполнить ее всю, каждую клеточку ее тела.
За окнами смеркалось. Я наклонил голову и в неверном свете увидел перед собой ее круглую белую попку. Нагнулся, куснул ее спину, снова вошел в нее. А в комнату заползала темнота, и мы каким-то образом оказались на полу. Я лежал на спине, а она, обхватив меня бедрами, терлась причинным местом о мое лицо. Мне было нечем дышать, но это не имело значения, зачем дышать-то? Она крепко сжимала мои виски, давила, грудь у меня готова была разорваться, в голове туман, надо высвободиться, но тут она вся задрожала, откинулась назад, и вдруг из нее брызнула струя, прямо мне в лицо. Она застонала, соскользнула на пол. Струя залила мне глаза, нос, рот. Я сглотнул. Не запаниковал. Не разозлился. Чудно. Такого со мной никогда не случалось, а теперь вот случилось и было так странно, что и слов никаких не подберешь.
Я сел.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала она.
— Но ведь все было хорошо.
— Можешь сделать, как я прошу?
— Мне понравилось. Иди сюда.
— Ты что, ничего не понимаешь? — крикнула она.
Я прошел в ванную, умылся, оделся.
— Я получила мамин дом.
— Но у тебя же есть дом.
— Это между Осло и Моссом, у фьорда. Перееду туда, и как можно скорее.
— Станешь жить одна между Осло и Моссом?
— Смотря как все обернется. — Она посмотрела на меня.
Я глядел в окно, на деревья, тонущие в летнем сумраке, на их мягкие, душистые тени. Пахло черемухой. В эту пору года нет запаха лучше.
— Ты слышишь? Завтра вечером я уезжаю. — Она закуталась в простыню, словно затем, чтобы я не видел ни пятнышка ее наготы.
— С кем? — спросил я.
Она не ответила.
— Кто поведет машину?
Похоже, она опять того гляди заплачет. Я не стал расспрашивать дальше. Невыносимо думать, что с ней будет другой. Мне хотелось знать, кто он, но ответа я не получу.
— Подожди денек. Я должен кое-что сделать.
— Почему тебе всегда не хватает одного дня?
Я посмотрел вдаль. На отдаленные вершины гор, белые, как масло. Потом прошагал к двери, взялся за ручку. Я не мог ей сказать. Не мог, и всё тут.
Я ввалился в коридор, налетел на стену, попытался снять куртку, но толком не сумел и двинул дальше, врубился в стену, где раньше висело зеркало, пошатываясь, остановился в дверях комнаты. Поднял руку, наугад шагнул в пространство и схватился за косяк.
Бетти была одна.
— Говорить не могу, слишком пьян.
— Думаешь, я не видала пьяных мужиков? — сказала она.
Я кое-как добрался до кресла, рухнул на сиденье и, едва ворочая языком, вякнул:
— Знаешь, что я надумал сделать?
— Могу себе представить, — спокойно отозвалась она.
— Крик-то не станешь подымать, не станешь его будить?
Она покачала головой.
— Значит, не возражаешь, чтоб я поколотил твоего мужика?
Волосы у Бетти были собраны на макушке хвостом, а теперь она их распустила. На столе лежали книга и коробка конфет. Я взял одну конфету, но уронил ее на пол.
— Я боюсь, — сказала Бетти.
— Чего?
— Хуго.
— Почему это?
— Он ведет себя очень странно.
— А точнее?
Помедлив, она сказала:
— Только никому не говори, ладно?
Я пообещал, что не скажу.
— Он начал закрываться в комнатах. Все время я застаю его за закрытыми дверьми: сидит и смотрит в стенку. А в кабинете завел привычку сам с собой разговаривать. Как-то вечером он забыл запереться на ключ. Я открыла дверь и вижу: он стоит на коленях возле дивана.
— Это еще зачем?
— Локти поставил на диван, а ладони сложил вместе. По-моему, он молился.
— Хуго? Молился?
— Мне так показалось. Я услыхала несколько слов. Что-то вроде «защити».
— Защити? Кого?
— Не знаю. Я закрыла дверь и постаралась забыть, что видела.
Вообще говоря, я не вижу ничего особенного в том, что люди стоят на коленях и молятся. Только вот с Хуго это совершенно не вяжется. Размышления не его стихия, по крайней мере такие размышления. Он из тех, кому достаточно заглянуть в нутро мотора, чтобы в два счета смекнуть, как там все работает. А вникать, как устроены люди, что думают и чувствуют, им неинтересно. Ну а на Бога им и вовсе начхать.
— Где он? — спросил я.
— Спит, в подвальной комнате.
— Вы что же, спите врозь?