— Я приврал, — проскрипел дед.
— Про Людвика?
— Не про все, но про то, что рассказывал о Людвике в лесу. Довольно много приврал. — На секунду-другую он вырубился. — Я всегда ему завидовал. И неудивительно. Мы дрались из-за девчонок, плавали наперегонки, соревновались в стрельбе, и всегда я чувствовал, что мне до него далеко. Думаешь, когда он вернулся после отсидки в наши края, стало по-другому? Ничего подобного! Хуже некуда. Людвик и на этом выиграл, ну как же, гордый нелюдим-одиночка, не мне чета, я-то жил наполовину в лесу, наполовину в городе и, как говорится, сразу двух зайцев убивал: и электричество у меня было, и водопровод, и ватерклозет, и лосятинка на столе. А он, дурень, ел мясо руками и вместо уборной в кустики ходил. Да, все осталось по-прежнему. Я косился на него и ждал случая отыграться. Вот тебе правда.
— Неудачник он был.
— Не-ет. Он кое-что сделал, — простонал дед, устало и раздосадованно.
Окно распахнулось настежь. Я закрепил створки крючками, обвел взглядом пейзаж с невысокими елками. Тучи вроде как редеют. Я вернулся к дедовой кровати. Он, прищурясь, смотрел на меня.
— Я заметил его, когда он стоял на поляне с ружьем, что-то выковыривал из ствола. У меня тоже было при себе ружье, я прислонился к дереву, поглядел на свое ружьишко, снял с предохранителя да и прицелился в Людвика. Зачем я это делал? Зачем целился в безобидного старика? Положил палец на спуск, держал его на мушке и думал, что стрелять не стану. Один раз он поднял взгляд, ровно что-то заметил, но опять опустил голову. Продолжал возиться с ружейным стволом. И тут мой палец нажал на спуск. Сам собой, почти без всякого усилия с моей стороны, спуск будто потянул палец за собой. Людвик дернулся, поднес руку к голове, будто оса его ужалила, и рухнул в траву. Я опустил ружье, сказал себе, что палец ненароком соскочил, хотя знал, поступок преднамеренный, как ни крути. Многие в округе наверняка скажут: оно и к лучшему, что Людвик на тот свет отправился. Иные еще и по плечу меня похлопают, с одобрением. Однако ж дело обстояло не так. У меня не было причины, я вообще не думал об этом. Разве он еще грозил людям опасностью? Разве я мстил за что-то? За что именно? Ведь мне он ничем не насолил. Никого из моей семьи и вообще из родни не трогал. Не было у меня причин. Я будто взял и вытащил из своего бытия сливную пробку, опустошил себя, а все потому, что не мог найти объяснения.
Дед с язвительной усмешкой взглянул на меня. А я думал о том, что все это с ним сделало. Как он, к примеру, смотрел на меня, внука, который топтался рядом, еще когда был двух-трехлетним малышом? Какие мысли мелькали у него о том, что может из меня получиться или что он может для меня сделать? Он ощупью искал стакан. Я взял стакан, поднес к его губам, попросил успокоиться. Он фыркнул.
— Все остальное, что я рассказал, правда, кроме одного. После я обыскал его куртку и нашел бумажник. Н-да, бумажник. Зачем он ему понадобился в этой чертовой глуши, в лесу? Осмотрел содержимое. Несколько грязных желтых десяток, зеленые водительские права, какие-то расписки, квитанции, обычные мелочи, а еще — завещание. Несколько слов, накарябанных на пожелтевшем листке, но тем не менее — завещание, с датой и Людвиковой подписью. Понятно, что он носил при себе такую бумажку. Там было написано, что все свое имущество он оставляет старшему сыну Греты. Вряд ли это много, подумал я и не ошибся; на следующий день мы вместе с ленсманом пошли в избушку Людвика, осмотрели скарб, и всего наследства оказалось ружье «Краг-Йёргенсен», несколько кастрюль да сковородок, снегоступы, лыжи с бамбуковыми палками, две картонные коробки с бумагами и газетными вырезками. Я съездил в Йёрстад. Хуго тогда было лет семь-восемь. Странный такой мальчонка. Помню его глаза, он словно насквозь тебя видел. «Краг» висел у меня на плече, я и протянул ему ружье. Оно, мол, теперь твое. Когда-нибудь будешь из него стрелять. Отличное ружье. Он взял «Краг», обеими руками прижал к себе, в глазах читалось удивление. Грета поблагодарила, я обещал сказать Георгу, что это мой подарок, а потом ушел. Мне вдруг стало неприятно смотреть на мальчонку с тяжелым ружьем в руках, я испытывал неотвязное ощущение, что сделал глупость. Ехал на своем старом «опеле» в сторону Хаммера и видел перед собой насмерть перепуганные глаза Людвика и как они потом успокоились, взгляд ушел в себя. — Дед повернул голову набок, с трудом перевел дух. — Не понимаю, почему я все время об этом думаю. Ведь ничего уже не поделаешь, поздно, — прохрипел он, закашлялся, попробовал отпить глоток воды. Не получилось. Сил не было. Дышал он тяжело и прерывисто, выглядел плохо.