Я встал, собираясь спуститься вниз.
— Нет, — прошептал он.
Я сел.
— Не могу больше.
— Тебе надо в больницу.
— Течет… — прохрипел он, со всхлипом втянул воздух и перестал дышать.
Я шагнул к двери, но услыхал, что он опять задышал. Глаза чуть приоткрылись, он смотрел на меня, причем вполне осмысленно. Но лицо изменилось. Стало восковым, отрешенным, словно погасло.
Подойдя к двери, я позвал маму, сказал, чтобы она поспешила. И опять вернулся к кровати. Дед открыл глаза. Они не смотрели, просто покоились под полуопущенными веками, без всякого выражения. На лестнице послышались торопливые шаги. Я наклонился закрыть ему глаза, но едва прикоснулся ладонью к лицу, как оно шевельнулось. По щекам пробежала дрожь; кожа подергивалась и жила, будто наэлектризованная. Продолжалось это три-четыре секунды, но я успел заметить, как дрожь возникла вокруг глаз, перекинулась на лоб, на щеки и рот, на подбородок и замерла. Я говорю «замерла», хотя продолжалось все это считанные секунды, а когда дрожь утихла, в лице не осталось ничего. Жизнь покинула тело, но для меня разница меж «до» и «после» была столь явственна, что, когда лицо успокоилось и я закрыл деду глаза, у меня первым делом мелькнула мысль: дедова душа покинула тело. Мысль эта казалась такой же естественной, как взгляд, брошенный на небо в студеную и ясную зимнюю ночь и отметивший, что в вышине сверкают звезды. Я сложил руки покойного на одеяле. В комнату вошли родители. Мама вопросительно посмотрела на меня — я покачал головой. Думал, она заплачет, но нет, она глядела на кровать с нежностью и даже с любопытством, потом подошла к телу своего отца, перевела взгляд на лицо, взяла его руку в свои маленькие ладони. Отец охнул, доплелся до старого чертежного стола, оперся на него и пробормотал, что дело дрянь. У меня чуть не вырвалось: «Заткнись!» Врач покосился на него, но промолчал. Отец все вздыхал и на покойного не смотрел — боялся. Я подошел к маме. Она по-прежнему держала дедову руку и не сводила глаз с его лица.
— Он что-нибудь сказал напоследок?
— Спросил про тебя.
Отец у чертежного стола вздыхал и охал. Мама заплакала. На кровати лежало высохшее, по-птичьи скрюченное тело, а ведь когда-то это был широкоплечий мужчина с большими, сильными руками, который со сломанной ногой пешком добрался из Дюренута до Брекке, что подтверждали свидетели — двое его спутников, от чьей помощи он наотрез отказался. Шагал сам, сломана ли нога, нет ли. Мама выпустила дедову руку. Сложила его ладони на груди и попрощалась. Слезы текли по ее щекам. Отец подошел к ней, неловко обнял. Я смотрел в сторону. Врач скользнул взглядом по телу покойного, повернул набок его голову, пощупал пальцами сонную артерию.
— Пойду вниз, позвоню, — сказал он.
Заметив на полочке ночного столика маленький аптечный пузырек, я взял его, открыл, понюхал содержимое. Я узнал этот резкий запах. Синильная кислота. Он держал ее наготове. Я спрятал пузырек в карман.
— О Господи, — всхлипнула мама.
Отец выпустил ее из объятий. Никто из нас не сказал больше ни слова.
Я пошел вниз, в гостиную. Свет не зажигали, но уже смеркалось. Мне было слышно, как врач разговаривает по телефону насчет перевозки. Он, мол, не знает, можно ли забрать тело прямо сейчас. Я вошел в комнату, сказал, что сперва будет прощание с покойным. Народу придет немного: я, Катрин да еще двое-трое; но у меня не было сомнений, что мама сочтет это необходимым. Я подошел к окну, стал смотреть на лес, нет ли какого движения среди темных деревьев. Бее спокойно. Дождь тихонько шелестит в листве; капли чуточку наклоняют листья, стекают вниз.
Я поехал к Сив, позвонил в дверь. Вышла Ева в халате. Я знал, она меня недолюбливает. Несколько раз мы приглашали ее к обеду, и однажды вечером, когда Сив вышла в туалет, она стала ко мне клеиться. Я сказал «нет», и после этого никакого спасу от нее не было, так и крутилась возле меня и к Сив ревновала. Ужасно ее оскорбило, что я не захотел изменять жене.
— Она в полицию уехала.
— Когда? Давно?
— Нет, несколько минут назад.
Я двинул в управление.
В дежурке был Хенрик и какой-то народ из Красного Креста. Заметив меня, Хенрик спросил, как дела у деда.