— У нас две машины, — добавляла Голда, — и я не штопаю себе лифчики и трусишки. Я все могу себе позволить. Но я ничего себе не позволяю для того, чтобы наши дети были счастливый!
Особенно раздражали мои зеленые, шелковые, парадные брюки. Заляпав их в грязноватой грузинской шашлычной, где почему-то был кафельный пол, приличествующий богатым ванным комнатам, на котором я и поскользнулась, я брюки постирала и развесила на балконе. Ниспосланный Фиме с Голдой ветер снес штаны на ветви дерева, росшего вровень с нашим пятым этажом.
Счастье было таким полным, что даже маленький Яшенька примирился с моим существованием. Все испортил мой спутник:
— Жаль, Фима, что вам придется переезжать из этой прекрасной квартиры. Вряд ли соседи простят вам зеленое знамя ислама, столь демонстративно вывешенное возле дома…
Фима в ответ сделал, как мне показалось, неприличный жест. Но на самом деле, он только проверил, надеты ли плавки. Потом он вскарабкался на антресоли и выудил великолепный английский спиннинг, подаренный каким-то другим мстительным родственником.
Спиннинг раскручивали, долго пытаясь сообщить прямой стреле зигзаги комнат и мебели. Фима в крови он поминутно попадался на крючок, катя впереди валун с подступившими к нему снизу плавками, вышел со спиннингом в сорокаградусный двор, где соседи, обжигаясь о скамейки, читали вслух «Красную звезду», подобранную на базаре. На одном были войлочный шлепанцы и прорезиненный плащ. Еще один держал в руке авоську.
Не хватило каких-нибудь тридцати-сорока сантиметров. Голда принесла кухонную табуретку, а маленький Яшенька принес свою скрипку, надеясь ее сломать во время рыбной ловли.
Во влажном, душном, как облако, тель-авивском дворе, под зеленым, раскидистым деревом, стоял на табуретке патологоанатом Фима и рискованно раскачиваясь, ловил на спиннинг шелковые штаны…
К табуретному пригорку подъехал «мерседес». Появилась красотка в жароупорном гриме и некто вальяжный, развинченный и с тростью. Окликнули нас: оказалось, что мы и с ними в родстве, пора прошвырнуться в ресторанчике на берегу играет баян и подают креветки.
Так мы и уехали. Фима, уменьшаясь, махал нам вслед спиннингом, а море подгоняло к пристани окурки, снующие в стае крохотных рыб.
Я еще хотела рассказать тебе о море.
На коктебельском пляже лежит утопленник. Когда нажимают на грудную клетку, тусклый фонтанчик брызг вырывается из его рта. (Фонтанчики разбросаны по всему Крымскому побережью, но попить из них невозможно. Вода в них как-то сразу стекает вниз из клюва голубя, по голове дельфина или просто по узкому желобу в каменной стене, свертываясь в ртуть на жаре и исчезая сероватыми горошинами в клумбе, под кустом; сырыми горошинами, скачущими мимо жажды; а если фонтанчик все-таки бьет вверх из чаши подле хвоста русалки, то и чаша больше похожа на ту, что защищает руку на эфесе шпаги, забыла как называется, и в ней остается запах кожаной перчатки, и вода в прожилках прибрежной гальки, просвечивающей сквозь нее.) Пятилетний мальчик с острой карандашной мордочкой прорисовывает линию к утопленнику, проскакивает зигзагами между взрослыми колоннами ног, хватает бездыханного за плечо даже маленькие пальчики оставляют белесые следы в набухшем теле. Мальчик тормошит его изо всех сил:
— Дядя, дядя, вода холодная?!
Мальчик ждет секунду и наддает с особенным визгом:
— Холодная?! Она мне купаться не дает! Правда холодная или наврала?!
Мама оттаскивает мальчика, дает ему огромный бутерброд с колбасой и стекающим помидором; в песке у нее стоит кастрюля с борщом, к бокам кастрюли она подгребает горячий песок.
— Мам, с того конца оса тоже ест колбасу! — на длинных качелях бутерброда, на поднятом их краю, теплится желтый огонек осы, крыльями приседающей, тянущей свою часть книзу.
— Ну так поспевай быстрей осы!..
…Такая у нас с тобой получилась история; я переводила твои стихи, тебе нравилось; я подготовила книжку, ты передумал. Нужно было твое формальное согласие на публикацию ты медлил, молчал, потом замолчал твой телефон, ты просто исчез.
Книжка моих стихов — переводы из тебя были почти половиной — затихла, забилась в угол, вышла из издательских планов.
Обычное дело.
Мы столкнулись с тобой у поликлиники. Оба шли к табачному киоску возле нее, но поравнялись именно у больничной вывески это-то меня и спасло.