Антрополог кричит, мечется в конвульсиях, врачи не знают, что ещё предпринять; они не представляют, какую агонию он сейчас переживает; перед глазами его каждую секунду встаёт одна и та же картина – аборигены, чьи лица выражают полное и абсолютно искреннее недоумение, ибо каждое слово его – это шум, который не схож ни с шумом ветра, ни с животным рёвом, ни с бормотанием дождя; его речь для них – это неслышимое. Меня не слышат! Чай горчит; стаканчик мнётся всякий раз, как пальцы обхватывают его, дабы поднести ко рту, где губы сжимаются, образуя тонкий проём, куда потечёт этот самый чай без сахара. Дальше уже не понятно, что происходит. Пусть чай должен быть горьким, сейчас он по вкусу и на чай не похож. Странный напиток. Наверное, вкус зависит от обстановки. Разумеется, на кухне, в тиши раннего утра, когда небо ещё бледное и солнце едва-едва поднялось над горизонтом, когда ты только что приняла душ и прохладная влага ещё осталась на теле, любая вещь, в том числе и вкус чая, ощущается иначе. Придётся привыкнуть; не всё же повторять, как чудно и прекрасно было дома, однако, квартира Светы совсем не походила на звание дома – она таковым и не являлась вплоть до вчерашнего вечера, последнего вечера, разделившего два разных пространства; о различии не могло быть и речи, пока Кристина не узнала, что наконец поступила в этот злосчастный университет – до этого различием служил почти весь Волгоград, город, который и чужим-то нельзя назвать прямой как палка он и пролёг разделительной чертой рассёк меня напополам всё из чего я состою это момент перехода граница вся моя личность сложилась в миг когда нога поднялась над землёй; сказать «чужой» значит отвести место для этого чужого; слово всегда служило орудием разграничения областей, ведь когда у вещи появляется имя, появляется и место в пространстве, и, собственно, узнаваемый уют местопребывания; до того, как она заселилась в общагу, различие зародышем теплилось в её теле, и никакого своего и несвоего пространства не было, но настал день, когда пролегла граница, и Кристина будто бы точно знала, где своё, а где чужое, однако при ближайшем рассмотрении становилось понятно, что чужим являлось всё, даже то, на что душа уповала как на своё собственное. И чай горчил неузнаваемой горечью, и Волга была не похожа на ту Волгу, с которой она была знакома с детства в Ульяновске. Вывод, вне сомнений, банальный. Стоит признаться, ожидания не оправдались, и лелеемый переезд в другой город отнюдь не даровал того чувства свободы, какое представляла себе Кристина, когда мать погнала её в Волгоград. Идут поезда – и земля дрожит под ногами. Будто до сих пор она куда-то едет, будто мгновение, когда она ступила на перрон, являлся лишь плодом галлюцинации, и на самом деле путь, который так и не окончился в Москве, продолжался. Остановка была мнимой. Земля дрожит. С виду покойная, прямая, одна с небом, сплошная плоскость, но всё равно – стопы словно чуть-чуть приподняты над почвой, и в прослойке сей – семейный раскол, распад времени, мировой взрыв, рассеяние, великая дрожь сумасбродного движения, что всегда ненасытно и стремительно. Я движусь в никуда. Сначала в Москву, потом в Волгоград. Цель исчезла, и я стою напротив книжных полок, на которых лежат замшелые детективы, страницы их желтоваты и отдают ощущением заскорузлой старины, что не отдерёшь, как ни старайся; под ногами потёртый линолеум, под линолеумом – нет, не почва, не твёрдая земля, не суша – степь пародирует воду. Оборачиваюсь – спины впережку с лицами. Спереди – то же самое. Я ведь пришла сюда просто потому, что находиться в той комнате было невыносимо. Причины теряются, особенно когда пытаешься понять, почему ты очутилась в данный момент здесь, а не где бы то ни было. Она явилась сюда из-за чая; шум в столовой нервировал и отвлекал, но, по большому счёту, она ничем особо важным не занималась, кроме бесконечных самокопаний, каждое из которых ожидаемо не стоило и выеденного яйца; в итоге мысли скручивались в гордиев узел, а царь македонский, к несчастью своему, обнаружил, что меч свой он где-то позабыл, видно, выронил, пока вёл войска через Персию. Предстоящую пару Кристина ждала с волнением, как какое-нибудь важное и ответственное мероприятие, и несколько раз, предварительно взглянув на часы, она оглядывалась по сторонам, но, не встретив по прежнему ничего, кроме скопления лиц и спин, успокаивалась, чтобы спустя несколько минут повторить то же самое действие. Разговоры о политической истории продолжались, и Кристина рада была бы пропустить их мимо ушей, но голоса звучали прямо за спиной, в непосредственной близости, как на линии фронта, служа своего рода комментарием к тому, что в данный момент происходило на глазах у девушки, а именно, беспорядочное на первый взгляд хождение индивидуумов, локальная модель социума, где каждый движется по какой-то одной, заранее проведённой траектории, хотя, если немного пораскинуть мозгами, эти люди сами не знали, куда идти, что делать