Серьёзный тон, как обычно, когда Валя принималась проектировать нашу совместную жизнь, не спрашивая меня, что я думаю об этом. Такое случалось, когда я приезжал к ней, и после занятий любовью в её комнате, окна которой выходили на расположенную через дорогу психиатрическую больницу, где, кстати, находился весьма красивый сад, мы отправлялись в парк, где долго сидели на берегу небольшого пруда, и Валя начинала строить планы, как мы отправимся заграницу, обязательно этим летом или, по крайней мере, осенью, а я молчал, потому что не обращал на её реплики практически никакого внимания. Я понимал, что эти предложения растворятся, как сахар в воде, и не будет никакой совместной жизни. Тем не менее, я поблагодарил её за совет, одновременно чувствуя жалящую боль где-то в груди. Первое время – как действие анестезии – ничего не чувствуешь. Затем из пелены проступает что-то ноющее и тупое. Меня одновременно поражало и злило, что у неё, после попыток заставить меня жить по её меркам и внезапного исчезнования, хватило наглости давать советы.
Ловушка
– Так, будете жить в 809-ой комнате. – Комендант подошёл к раскрытому сейфу и снял с крючка связку из двух ключей. – Вот, пожалуйста, ваши ключи и ваш пропуск.
«Пропуском» именовалась маленькая картонная карточка белого цвета с гербом университета в левом верхнем углу и написанными от руки именем и фамилией владельца посередине. У коменданта был красивый почерк.
– Спасибо, – сказала Кристина.
– Пропуск временный, – пояснил комендант. – Через неделю будет готов постоянный. Заберёте с охраны.
– Ясно.
Ключи с пропуском Кристина убрала во внешний карман рюкзака.
В кабинете стояла неестественная тишина, облюбовавшая и стены с советскими обоями и наклеенными на них постерами кассовых фильмов прошлых времён, и заставленные книгами полки (в основном детективная макулатура – Гришэм, Браун, Чайлд, Лё Карре, Бушков, Маринина, Донцова, Несбё и проч.), и шифоньерку с покрытием «под древесину», и жёлтый линолеум, – трудно было отделаться от чувства, что время здесь находится за пределами срока давности, но страшнее всего было случайно оступиться и самой угодить в это запределье.
– Спасибо, – сказала ещё раз Кристина. – До свидания.
– Всего хорошего.
Пустота, марионетки
она тоже… одновременно я верил в это и противился мерзко но люди ведь сходятся вместе не из-за одиночества
вопрос биологии
есть влечения есть особый этикет когда в игру вступает сексуальность
Короче, времени прошло немало. И пива выпито много. В черепной коробке – воздушная подушка. Сухая трава, кривые ветви низеньких деревьев, даже солнечный свет – всё выглядело фальшивым, как картонные декорации на детском утреннике это даже не фальшифка это фальсификация фальшивки умноженные уровни обмана. Чёрт знает, какими окажутся кулисы. Может, реальность – это пустота? А мы – марионетки? Странное ощущение. После слов Артёма одногруппники решили присоединиться к той части тусы, где грохнулась пьяная девка, и в этот момент я дал заднюю. Наплёл что-то в качестве отмазки и поехал домой. Мной руководил страх. Будто я столкнулся с неизведанным. К остановке я шёл с мыслями, что всё-таки между мной и Кристиной пролегает непреодолимая дистанция. Она крутая, с характером, а я – сбегаю ото всех, когда, наоборот, должен броситься в самую гущу разгоняющейся бури. Нет, любовь – поганое чувство. Вдохновляет и одновременно шпыняет тебя, повторяя, какой ты неудачник. Не порицание, а насмешка.
Опция
Москва отличалась шумом. Я думал, только на вокзале так. Город всеми силами старался вывести приезжего из себя. Москва – это просто большая провинция; столица окраин, сердце самой удалённости от середины. Лето здесь сродни лихорадке: проливной дождь и удушливая жара соседствуют в пределах одного дня; холод и зной меняются, как в калейдоскопе; взвинченный климат, в общем. И небо постоянно другого цвета. Как бы то ни было, меня не покидало ощущение условности, что всё, от зданий до людей, служило декорацией для заранее отрепетированной пьесы. Стоит ли говорить, что отправиться я должен был именно в тот вуз, какой был наказан родителями? Что я должен поступить именно туда? Не попытаться и не попробовать. Это даже не являлось моей обязанностью, за выполнение которой я нёс личную ответственность. Это было задачей, ролью, опцией, короче, называй, как хочешь. Марионетка должна станцевать, и она станцует. Сказки, где кукла выходила из-под контроля кукловода, заканчиваются скверно, мне же не хотелось иметь печальную концовку. Смешно прозвучит, но в такие моменты я вспоминал нас. Тебя и меня. Наши встречи, наши разговоры, даже наше молчание. Это много для меня значит, пойми… Когда нити вот-вот могли лопнуть. Я прижимался к тебе тем крепче, чем быстрее уменьшалось расстояние между мной и освобождением, которое, конечно же, не могло не пугать, и я пытался убедить себя, что действия мои исполнены исключительно любовью к тебе, а не банальным инстинктом самосохранения. От страха, что в следующее мгновение могу стать сломанной марионеткой, я начинал ненавидеть себя.