«И не может быть здесь ничего хорошего»
Мой район – это полчища плохих компаний, психов, обездоленных и озабоченных людей без гроша в кармане и без единой, даже самой крохотной мысли, что мир может быть другим; идея разнообразия и относительности универсума для индивидов данного класса абсолютно недостижима, и не их в этом вина, потому как эту ограниченность вижу только я – такая экстремально сжатая узость восприятия пугает меня, образы этих людей словно отражаются на мне, открывая тем самым моё возможное будущее: как я превращаюсь окончательно в дикаря, приверженца одной и только одной территории, и участвую в легендарных побоищах район на район, двор на двор – кровь рекой и битые носы как ордена на кителе. Сознание имеет склонность минимизироваться, хватаясь за ближайший клочок физической реальности как за спасательный круг; если это удаётся, если хватка твоя крепка, то дом твой удержит тебя, покуда ты вручишь ему свою душу, ветер времён не коснётся твоего сердца, вечно спокойного на территории приютившего тебя района. Твоё сердце будет мерно биться в единый с этим райном такт даже в том случае, если начнётся какая-то крупная заваруха, и ты выйдешь на улицу с обрезом в руках, чтобы вписаться в очередную потасовку, которую не внесут в учебники истории, а имена павших не высекут на гранитных стенах в зале славы – только останутся крючковатные надписи на бетонных заборах заброшенных заводов. Просто когда-то ты отдал душу за обещание уюта и постоянства. Но мой район для меня родным не был. Я просто в нём жил. Постоянно я держал в голове мысль, что и через пять, и через десять лет эти панельки на городском отшибе не примут на себя обличие земли обетованной, пусть из них и исходил некий зов, похожий на шёпот: отдаться им на поруки, присоединиться к этому королевству, такому же мнимому и сказочному, как и другие королевства. Здесь ты можешь получить своё место в жизни – а мир пережуёт тебя и выплюнет, как жвачку, потому что ты ничего из себя не представляешь, таких, как ты, всё равно что собак нерезаных, да и зачем сходить с привычной орбиты, зачем уезжать, но, чёрт возьми, наш дом стоял аккурат рядом с железной дорогой, и запах её, и звуки проезжающих поездов намертво въелись в подкорку, и мечта о том, чтобы свалить к черту отсюда, стала заветной. Я очень хотел сойти с этой ебучей орбиты. Психи оставались для меня психами. Район был просто районом.
Тени и блики
На площадке перед общагой играли в баскетбол. Нападение – бросок! – мимо. Мяч отскакивал от щитка, вырывался из рук – он будто вёл собственную игру – резвился, вращался и прыгал на солнце, игрок среди игроков. Открыла бутылку, сделала глоток. Минералка стала совсем гадкой. На языке лопаются пузырьки углекислого газа. Спустилась по лестнице к стоянке. Здание нависало над ней, как старая крепость или оборонительная стена – вырезанная из времени, выпотрошенный кусок бытия, неизвестно, что защищает и от чего обороняет. Да, это настоящая пирамида, и с этого момента Кристина – житель пирамиды, у неё даже появился свой личный саркофаг. Пора возвращаться. Солнце уже преодолело зенит, но печёт по-прежнему сильно, воздух плотный, как нуга, пробираешься в нём, будто ныряльщик – в водной толще. Тело движется само по себе, однако нервной системе кажется, что моторные функции заторможены, и всякое напряжение мышц сопровождается задержкой в передаче сигнала в мозг. Находящийся на солнцепёке организм выступает как непрерывное искажение, ошибка в вычищенном, обездвиженном пространстве. Любой элемент обязан сцепиться с иным множеством элементов в неразрывном и неразличимом светоносном единстве, элемент должен свариться, слепиться в покойном сиянии летнего полудня. Пространство – это исчезновение элемента, непрерывное нисхождение в небытие. Опять эти мысли о корпускулах. Надо побыстрее вернуться домой и забыть всё, что было. Постараться забыть общагу. Забыть лабиринт. Постараться стереть этот день – из памяти, из времени, из действительности. Вернуться домой – и как бы начать сначала не понимала никогда в чём смысл этой фразы она одинаковая звучит сама по себе сама в себе бессмысленная, но тем не менее уместная, ходовая, все говорят так, все в это верят, верят в одинаковое и повторяющееся как если бы это было чем-то новым масляное масло начальное начало, сделать заветный шаг назад, выйти, выйти из лабиринта. Оказавшись у дороги, достала сигарету, закурила. Чей-то голос в стороне. Он уже стал знакомым, уже опознаётся как нечто тёплое, волнующее, само звучание, тембр, тон – все до единого малейшие оттенки речи просачиваются сквозь уличный гам, достигая рецепторов, реакция срабатывает сама собой, и я смотрю в сторону, машинально, будто привыкла к этому – чёрт знает, сколько времени тому назад, – выверенный, точный поворот головы, взгляд устремлён к голосу, к воспоминанию, к чувству и ощущению, что снова тебя читают, как раскрытую книгу, чей-то взгляд спрятан в этом голосе, чужие глаза рассматривают тебя из-за пределов чужой речи. Она стоит в компании одногруппниц и ещё каких-то девушек. Говорят о «дендрарии». Между нами несколько шагов, ни она, ни они не видят меня; в очередной раз выпал шанс остаться незамеченной, невидимой заскриптованной потому что скрипт сам по себе не виден видно только то что подчинено скрипту его действия выражения заметить скрипт – значит ничего больше не замечать кроме него немного пошпионить, подслушать, это раззадоривает меня, я подхожу ближе, но очень осторожно, машины мчатся мимо, звуки захлёстывают, и лицо каждый раз обдаёт жарким дыханием перегретого асфальта, плотным, почти удушающим, тяжёлый свет между нами, я пробираюсь сквозь световое вещество, уникальный момент, когда невидимое становится ощутимым, кажется, я даже чувствую его запах и вкус, он в максимальной близости от того, что очерчивает и наполняет человеческое бытие, в чём кипит и варится память, сознание, мышление. Запахи, звуки, вкусы. Мир безумной слепоты, но мы почему-то продолжаем верить глазам. И я сейчас верю только им, моим глазам, которые видят её, не отрывают взгляда от её лица да-да прекрасное лицо эскизный рисунок, от приталенного платья, от её тела в котором соседствуют призрачность и материальность. Зажигается зелёный свет, они переходят дорогу. Я иду следом. Они смеются, хихикают, спрашивают, нужно ли что-нибудь в магазине. Мы проходим стоянку, идём вдоль супермаркета-коробки, я слышу отголоски чужих разговоров, минуя одну за другой затарившуюся или только готовую к этому группку покупателей. За углом начинается узкая тропинка, ведущая в лесок, целиком состоящий из засохших низкорослых деревьев. На каких-то ветках ещё висят листики, маленькие-маленькие, однако, в общем, складывается ощущение выжженной, омертвелой местности, каким и должен быть Волгоград – сухим, песчаным, забытым. Они идут прямо в лесок, я иду за ними. Солнце разбивается на тени и блики. Из-за чащи слышится людской шум. Смех, веселье. Иногда кричат. То ли от счастья, то ли от гнева, то ли от горечи. Это иное пространство, другое измерение, воплощённая фантасмагорическая константа, я не знаю, куда иду, лишь следую силуэтам впереди меня, что напоминает сюжет какой-нибудь средневековой саги, где рыцарь, соблазнившись вычерченным из ниоткуда обликом, идёт за ним вглубь магического леса; его ждут там чудеса, опасности, источник молодости, эликсир, любовь, смерть. Чего только не хранит магический лес. А этот лес – будто разбросанные кости, развеянный прах, остов мира, выпотрошенная земля.