Путёвка в жизнь
Советский район. Маршрутка взяла подъём, и скоро за окнами показался фасад знаменитого СХИ – как он звался среди волгоградцев, хотя официально это была сельскохозяйственная академия, поэтому в мозгу у Кристины невольно возникал вопрос: почему же тогда СХИ, а не СХА? Вряд ли в этом есть какой-то смысл. Так или иначе там учат будущих агрономов хитростям оной специальности. В Волгограде, думала Кристина, агроном – это престижная профессия. Черноземье, целина. Правда, в СХИ обычно поступают, если поступать больше некуда; вступительные баллы там маленькие; кое-как сдавшие ЕГЭ индивиды сидят себе на парах (если вообще на них являются) и внимают нюансам ирригации, возделывания земли, создания химикатов для удобрений или же отрав против насекомых-вредителей и проч.
«Тебе это снится»
Кристине кажется, что в глазах проходящих мимо студентов она выглядит тупицей. Ещё она не к месту. И попала в это здание случайно. Она оторвана от их жизни. Квест явно не для неё. Тут абсолютно другие правила, в отличие от тех, по которым ты привыкла действовать. А может, раньше ты вообще играла не по правилам? Сколько бы ты ни притворялась, мы будем остерегаться тебя, косо поглядывать, говорить за глаза, ты нас никогда не узнаешь, потому что мы не впустим тебя на нашу частоту, ты портишь и расстраиваешь наш ритм. Кристина ещё раз посмотрела на табличку с номером кабинета, словно убеждаясь, что за те секунды, как табличка пропала из поля зрения, номер не поменялся, и он остался прежним, потому что это не сновидение, не кошмарный сон, где каждая вещь заведомо ложна, где она постоянно вынашивает в себе идею безостановочных превращений, ибо сон в целом есть превращение, формы исключены в качестве момента, который ставит под сомнение реальность сновидения. Нет, конечно же, это не сон, всё происходит наяву, ты не проснёшься, ибо уже бодрствуешь. Хотя этот коридор, длинный, без конца и, как выяснится, без начала, не иначе прямиком из сна, он выстроен по сновидческим законам. Рядом кто-то громко засмеялся. Обычный разговор, однако, не исключено, что причиной такого смеха стала нерешительность Кристины. Она обернулась – смеющийся в компании трёх друзей, все до единого несшие рюкзаки только на одной лямке, быстро скрылся из виду. Нет, он смеялся над чем-то своим. Судя по всему, пошутил глупо, вот и смеётся сам по себе, потому что от остальных смеха не слышно. Ко мне это не имеет ни малейшего отношения. Всё же гомон голосов не даёт успокоиться – девушка боится войти в аудиторию. Рука протянута, напряжена, но – ладонь застыла над рукоятью, как парализованная – Кристина слегка наклоняет голову к проёму между дверью и косяком, сосредотачивает слух – слышно, как говорит кто-то один, голос грубоватый. Ладонь обхватывает рукоять, нажимает на неё. Шаг вперёд – на неё тут же устремляется с десяток пар глаз. Рефлекторная реакция, всего-то, человек в любом случае направляет взгляд в сторону потревожившего его покой звука, однако не проходило чувство, будто ей в лицо выстрелил свет нескольких прожекторов, и шаг её имеют полное право расценить как вероломное вторжение на чужую территорию. На Кристину смотрит стоящий у доски мужчина в деловом костюме с расстёгнутым нараспашку пиджаком; он улыбается улыбкой дипломата и спрашивает у Кристины, чем он может помочь. С неё не сводят целокупного, многосоставного взгляда, будто по команде глаза сплотились в один глаз, чтобы тот пригвоздил её к порогу, и теперь она не может сделать ни единого движения; шум в коридоре проникает из-за открытой двери прямо в освещённую солнцем аудиторию: окна выходят на восточную сторону; уходящий краешек солнца застрял на верхних рамах, и окна вовсю заливало яркими потоками света, который стекал, как жидкий мёд, плавно и тягуче, собираясь на подоконниках и партах в лучистые и бархатные лужи; в окнах сквозь солнечную завесу виднелся распластанный по степи Кировский район с возвышающимися девятиэтажками-крепостями и трубами заводов; земля делала широкий поворот, повторяя его за самой рекой, было заметно, что это слишком резкое движение для массива такого рода – земля вздыбливается холмами, когда совершает манёвр – степи будто собираются складками и раскачиваются волнами; за каждой новой волной, казалось бы, ничего нет, и если долго всматриваться в очертания одного холма, то внутри рождается уверенность, что, перейдя холм, можно ухнуть в пропасть и не вернуться, однако земля поджидала всюду – она готова была вывернуться наизнанку, лишь бы оставить превосходство за собой, река же, более вечная, чем сама вечность, втихомолку иронизировала над сушей, словно при этом ещё любуясь собственным изгибом.