Катастрофа
Она что-то сказала но что именно? и к кому я обращаюсь? фраза вроде бы сложена где-то внутри, я чувствую её клокотание, как она бьётся, я даже слышу, как она звучит, но слова спутались: в попытках хоть что-то выговорить выходил только невнятный и неразличимый лепет, словно весь интерьер и каждая его часть в отдельности противились её речи. С головы до пят тело сковано, словно облачённое в скафандр – с одной только возможностью дышать и видеть, что происходит вокруг. Где моё тело? Я поражена чем-то, что не даёт мне шанса сделать хоть маломальское движение. Застыла, заворожена, заклята, заговорена. До того, как я оказалась здесь, нечто явилось сюда, произнесло магические слова, и мои собственные слова стали глухи и немы в этом месте. Где-то в горле – в трахее, в глотке, у самого нёба – застрял крик. Катастрофа пряталась, неуклюже ютилась за застывшими в безвременье вещами она была больше чем все эти вещи она простиралась дальше чем всё что только можно вообразить и не она пряталась а я не могла в достаточной мере узреть всё её великолепие всё её не-представимое существо, лилась холодным и липким потоком вдоль стен; отец продолжал повторять те же слова, а мать, не моргая, пялилась из окна – глаза её, замершие фотографической вспышкой, сверкали маленькими огоньками, мерцали остро двумя выточенными камешками, сдавленные в себе, как неживые; упрямый, упорный взгляд, направленный строго на сновидца, будто именно в этом взгляде сновидец вспоминает о собственном присутствии, понимает, что он в этом сновидении просто гость, бесправный участник. Чувство, что наступает нечто ужасное, с каждой секундой росло, становясь невыносимым; начинало казаться, что катастрофа должна стать не апофеозом накапливающихся предчувствий, но актом высвобождения, будто смысл катастрофы именно в том и заключается – измолоть и стереть под чистую эффекты собственного ожидания, взорвать в аннигилирующем вопле само это ожидание, эти вещи, этот интерьер и обязательно уничтожить этот неживой взгляд, поскольку даже катастрофа понимает, покуда у неё есть мозги, что страшнее её может быть только предваряющее её забвение.
«Ты знаешь…»
Ты знаешь, какие у меня родители. К концу школы я их терпеть не мог. Ещё никому я не признавался, что к маме с папой душа моя испытывает одно только отвращение. По традиции, конечно, я должен быть им благодарен, но есть несколько пунктов, из которых, лично для меня, следует, что любить мне их не за что.
Признак реальности
Со стороны потянулся назойливый шипящий звук, будто кто-то проткнул шину, и картина начала расплываться, как вода в озере, когда в него только что бросили камень; затем всё подхватил невообразимый вихрь – лёгкие наполнились воздухом, что стало трудно дышать. Кристина открыла глаза. Звонил будильник. С открытого балкона тот самый балкон, да, и сейчас я увижу её лицо, страшное лицо, не лицо, а маска, шум, шум, шумит что-то, грандиозная феерия шума, звуков чересчур много чёрт побери я оглохну уши закладывает оглушительный шум как абстрактный знаменатель глухоты что может быть страшнее не слышать собственной речи несло прохладой; сон не отпускал Кристину – несколько секунд она не могла пошевелиться: ни паники, ни страха это не вызвало, ведь сознание пока только включалось, перестраивалось в известный режим, когда реальность – это всепоглощающий знак, когда реальность реальна, как реален вкус сигареты, прикосновение чужих рук и собственных, когда реально пробуждение и сопутствующее обновление рецепторных структур – к сновидцу возвращается его тело, постепенно отяжеляя остатки сна, пока сознание совсем не лишится пластичности, а образы не окаменеют. Это моё тело, да, я чувствую его – кожа к коже, подушечки пальцев скользят по поверхности бёдер, потом поднимаются выше по талии, лезут на груди маленькие-малюсенькие потом взбираются по ключице на шею а дальше глаза, которые не щупают, а боязливо озираются, словно каждый предмет – верная погибель моего осязания. Маленькая комнатка была погружена в молчание милость тишины её великодушие и тёплый нектар, будто тишина в этом мире, реальном, самом реальном из всех реальных миров, – одно и аккуратнейших и заботливейших существ. Тишина – слуга пробуждения. Кристина боялась закрыть глаза, чувствуя, что её до сих пор одолевает сонливость. Она принялась повторять себе, что пора вставать – из горла вылезали сухие, выпотрошенные звуки, обезвоженные от всего того времени, что она спала. Возвращаться в тот же кошмар ей очень не хотелось. Кристина вдруг поняла, чем хорошо бодрствование – оно никогда не будет пугать стылостью, чем обыкновенно пугают сновидения. Когда приходишь в себя после кошмара, первое, на что обращаешь внимание – ты окружён жизнью, ты замешан в ней, в ней виновен, ей причастен, подхвачен её движением, захвачен ей самой, и даже посреди ночи, просыпаясь иногда, знаешь, что темнота также пронизана невидимой и вечной пульсацией. Чувства не успевают реагировать, запаздывают, но всё же ликуют, что не нужно более ждать, подрагивая в трепетном ожидании катаклизма, который всё равно не произойдёт а произойдёт значит ты шизоид и лица выплавятся в массу, как пластмасса под огнём зажигалки, скукожатся в малопонятное нечто, похожее на дерьмо, которое продолжает тем не менее свои морфологические изыскания пытаясь принять форму какого-то существа животного человека