Травма рождения
Мир собрался снова. Всё встало на свои места. Напрочь забыв о том, что несколько дней назад терзался пребыванием в транзитной зоне, я ждал окончания августа, ибо студенческая жизнь начала меня манить сильнее, чем что бы то ни было. Родители приняли этот энтузиазм за рвение к учёбе, к достижению новых планок, высот и всё такое. На деле же я бежал от сосущей пустоты солнценосного небытия, от ужаса, что окажусь сожранным этим монстром. Моё стремление происходило из банального инстинкта самосохранения: дальше, дальше от пустыни, как паломник, я искал путь назад, из самого сердца песчанных дюн.
Я не хотел учиться.
Я хотел обратно в тот ненавистный мирок.
И хоть он меня выплюнул, машинально я двигался обратно, осознавая, что перед депортацией всё это школьное десятилетие оставило во мне зерно, давшее в итоге плод: за неимением альтернатив бывшая картина мира, что обретала целостность не сама собой, а благодаря воспоминаниям о ней, выглядела теперь не такой уж и отталкивающей. Университет – это не следующий уровень. Это ещё одна школа. Идеальней. Красочней. Очередной уютный мир.
И я ринулся в него.
Как персонаж сказки – в страну чудес. Внезапно у существования возник сюжет, смысловой каркас. И меня влекло не истинное значение этого каркаса, а его наличие как таковое, словно именно он гарантировал пришедшее, наконец, к покою мироздание.
Осколки
Валя обожала секс. Обычно я слышал, как парни с переменным успехом уламывали девушек на секс, когда у меня с Валей выходила обратная ситуация – это она тащила меня в постель спустя несколько минут, как приходила ко мне в гости. Вид постели буквально сводил её с ума. Валя утверждала, что отвращение девушек к сексу не иначе как показуха; они все мечтают о члене. Я не мог с этим поспорить, да и причин никаких не находилось. Простыни насквозь пропитались нашим потом и прочими выделениями. С Валей мне открылась страсть и то, каким богатством является для неё тело. Пока звенели туго натянутые лески, руки мои следовали растворяющимся во тьме силуэтам; порой же, на долю секунды, которая, естественно, теряла любые признаки времени, я впадал в беспамятство, совершенно не понимая, произошла ли эта катастрофа или нет; в постели с Валей я, всегда с удивлением, близким к панике, обнаруживал себя на пограничной территории, что пролегала между небылью и былью, и в тот миг, когда нити казались лопнувшими, получалось совсем наоборот – кожа вновь отзывалась привычным ощущением на протянутые лески. Нет, я ещё не брошен. Башня до сих пор высотой своей охраняет меня от падения. Ты решишь, что я не должен рассказывать этого, что эти сцены должны остаться на совести каждого… однако, разве они не возникают в твоих воспоминаниях? Когда ты ощущала чужое тело как своё собственное, когда жгло тебя изнутри бурное чувство, которое, всё же, испарялось так быстро, как догорает сигарета? Картины близости, довольно глубоко въедаясь в память, приносят тебе ощущения другого тела, и в этих осколках ты будто оглядываешь себя со стороны, что кажется немыслимым. Я знаю, ты меня поймёшь.
Элемент желания
Она – девушка-объект, девушка-желание. Пустой дом, ночь. Сгораю от нетерпения – хочу овладеть ею, воспользоваться ею. Она спрашивает: ну и чего ты хочешь? Снимаю с неё одежду. Я чувствую тяжесть этого тела, ощущаю одурманивающую реальность его; целую губы, шею, массирую и сжимаю грудь, прикусываю соски. Слышу, как она стонет; слышу запах её тела.
Море волнуется раз
Они смеялись, а Кристина продолжала смотреть на реку. Её, кажется, ничего не волновало, не трогало душу. Я слышал, она иногородняя. Не хочу говорить, что она странная, однако, пока остальные веселились, она сидела в стороне, себе на уме, как маньячка-психопатка. Со стороны не скажешь, что она расслаблена, напротив, сидит, как на нервах, взгляд у неё твёрдый, буквально непроницаемый. Роговица, как скорлупа, стучи не стучи, всё равно не откроется. Видать, это меня в ней и заинтересовало, но дальше подобных находок моя мысль не двинулась. И всё-таки было кое-что ещё. Она как будто боялась пошевелиться. На реку Кристина смотрела не потому, что пейзаж её чем-то притягивал. Не в пейзаже дело вовсе, а в источнике и причине страха. Потому и сидела она так – застыв, как изваяние. Ушла она, кстати, раньше всех. Допила своё пиво, покурила и пошла домой. Только перед тем, как уйти, взглянула на Настю – долго глядела, словно взгляд служил ей якорем, и из-за него бедняжка с места не могла сдвинуться. И всё же сдвинулась – ушла.