Экспликация
Результаты экзаменов. Мне они мало что говорили. Скорее внушали страх. Эти числа. Какое-то магическое воздействие. Я думал о другом. Лето. Что ни день, то жара. Изредка зарядит ливень. С июля так вообще ни одного дождя не прошло. Катаклизм, стихийное бедствие, мир тонет в пламени, захлёбывается в огне, в телевизоре – пожары, пожары, которые несут с собой дьявольскую мглу; туман из пепла наводняет большие города, воздух утяжеляется удушливым теплом, что не спасают ни вентиляторы, ни кондиционеры, ни мокрые тряпки на форточках. Наступила катастрофа, а мы не заметили. Здесь всё иначе. Дома дрожат в раскалённом мареве, как на полотне сумасшедшего художника, и порой над крышами собирается пыльная дымка, что кажется, будто отсюда нет выхода. Реальность беспощадна. Жестока. Она идеально отражает моё внутреннее состояние. Душно, тесно, липкий пот лезет из кожи, словно тело объявляет бойкот самому себе, решаясь сбежать от собственной плоти. Привыкаешь к кисловатому запашку, стоит лишь несколько минут посидеть в комнате. И я дальше погружаюсь в забвение.
Забвение – умное слово.
Крутое.
Запишу в свой вымышленный словарик.
в первом классе нам сказали разрезать тетрадь вдоль напололам и оставшуюся половину мы должны были использовать в качестве словарика не все слова поддаются правилам их необходимо запоминать или загонять в специальное грамматическое гетто
Русский – плохо.
Общага – плохо.
Числа, ёб твою мать, числа!
Что нас отделяет от мира
На своей памяти по-настоящему я влюблялся только один раз. Давно, в начальной школе. И то – это сложно назвать любовью. Просто мне очень понравилась одна девочка из класса. Я не понимал, почему так часто смотрю на неё. Почему я хочу на неё смотреть. Чем она привлекает меня. Даже если это не было любовью, то явно одним из её отблесков. Как-то наш класс заставили выступить на одном празднике… Восьмое марта, вроде… не помню, но что запомнилось более-менее точно, так это репетиции самого выступления. Учительница хореографии отобрала из класса несколько ребят, в число коих вошёл и я, и разбила по парам. Мы должны были разучить бальный танец. Меня поставили в паре с той самой девочкой. Её звали Катей. Не знаю, где она сейчас, что с ней. Может, потому, что я танцевал именно с ней, Катя и осталась в памяти. Маленькая, похожая на куколку, в ней чувствовалось что-то неземное. Танцы для меня всегда являлись испытанием. Вести даму под музыку. Держать руки у неё на талии. Ладони чувствуют изгибы тела, и какой-то странный прилив эмоций захлёстывает, когда учитель хореографии ставит вам движения, а ты не догоняешь, почему эта женщина не видит, что дети не могут без задней мысли воспринять такие, на первый взгляд, простые, ничего не значащие жесты и позы. И Кате, наверное, это тоже казалось обычным делом. Я же постоянно смущался, но в определённый момент меня озарило. Нет, я не ослеп от вспышки. Момент, когда мы стояли друг напротив друга. По задумке учительницы мальчики и девочки, предварительно разделённые пространством сцены, должны были выйти, слившись с одну линию, на авансцену и начать танец. И то было мгновение, как на очередной репетиции мы учили выход, и я с Катей стояли первыми по обоим краям сцены, и я смотрел на Катю, ощущая нечто странное для себя. Что мы не просто пара, которую взрослые свели вместе, чтобы собравшиеся на празднике родители охали и ахали, какие у них детишки божьи ангелочки, красивые, что не налюбуешься. Мне стало казаться, что меня с Катей отделяет от мира некая граница, внутри которой варились неопознаваемые мной на то время чувства. Я влюбился. Повторюсь, наверняка это не было любовью. Просто я замечтался. Да и вряд ли Кате я нравился. Нам было по восемь или девять лет. Правда, глядя на неё, возникало впечатление, что это создание не имеет отношения к низменным человеческим страстям. Она была слишком красива. Слишком идеальна. А любовь для второклассника убийственна. Я забыл уже, делал ли попытки признаться Кате в своих чувствах, скорее всего, да, раз воспоминания о ней смешаны с толикой стыдливости. Но ведь для детей это нормально. Потому дети ссорятся, дерутся. Стыд – это чересчур большое сокровище, чтобы с кем-то им делиться. Стоит же кому-то сверкнуть этим богатством, как остальные слетаются, как стервятники, начиная от души издеваться над чужим стыдом. Ведь эмоции другого человека – забава почище полыхающего масленичного чучела. Дети вырастают. Стыд растёт вместе с ними. Почему я до сих пор помню Катю? Соплей не хватит разгрести весь этот сентиментализм. Стыда я боялся больше всего, потому и оставил свою любовь пылиться где-то глубоко внутри. Танцы упрятать так же далеко не удалось. Они вернулись обратно на выпускном. Половина запасов шампанского выпита, и ведущая гонит бывших школьников из-за столов с явствами на танцпол. Есть люди, уверенные, что нельзя танцевать, не умея этого делать; другие просто танцуют – что со стороны больше походит на конвульсивные судороги. Ладно, обычные танцы ещё можно потерпеть, постояв в сторонке, прячась в тени, куда не достаёт свет софитов, но медляк – это подлинное наказание. Кавалеры приглашают дам. Крутимся в ритме вальса. Звучит какая-то замызганная, попирающая любое представление о хорошем вкусе мелодия, в которой обязательно звучат слова о безответной любви и высоких материях в изложении поэта, кто только вчера узнал о существовании рифмы, и пары начинают совершать телодвижения, напоминающие покачивающиеся от ветра деревца. Из стороны в сторону, как маятники. Это что угодно, только не танец. Я не желал принимать в этом участия, как вдруг чья-то рука, схватив меня за предплечье, потянула к себе. Это была Надя. В классе за ней закрепилась не очень хорошая репутация. Так со всеми девушками, обладающими сексуальной, аппетитной фигурой. Непонятно, почему Алёну эта репутация обошла стороной, ведь в привлекательности она ничем не уступала Наде. Мы начали танцевать. Надя, будто погружённая в себя, двигалась плавно, как со сне, она прижалась ко мне всем телом, и в этом было что-то печальное. Меланхолическое. Не искушённому в общении с девушками человеку, как я, такое развитие событий дало бы повод для мыслей, что девушка обратила на тебя внимание, и ты всем своим существом отдался бы ощущениям жмущейся к тебе груди, мягкость которой нельзя ни с чем сравнить, нежной плоти, скрывающейся под платьем, аккуратно облегающим талию и бёдра, но в те минуты, я предполагаю, Надя видела во мне не объект влечения, а отдушину, ведь из всех одноклассников я относился к тому меньшинству, кто не обращался к ней с просьбами поебаться. Всё время, что мы танцевали, меня не отпускало то же чувство стыда, испытанное при Кате. Прошлое и настоящее скрестились в одной точке, преодолев разделяющие их измерения. Стыд так и остался непреодолённым препятствием. Являлся ли он вообще преградой? После Кати я не мог вспомнить, влюблялся ли я ещё в кого-нибудь. Я не про сексуальное влечение, прикрывающееся любовью. Нет. Всё закончилось на Кате. Девушки являлись лишь тем, что они прятали под одеждой. Пустышки. Сливающиеся с фоном силуэты. Фантазия, меркнущая вплоть до следующей мастурбации.