«Поела виноград…»
Поела виноград, теперь жжёт губы. Инна откинула локон волос со лба, её глаза сверкнули, как из темноты. Кристина на секунду задумалась. Действительно ли от винограда губы жжёт? Попыталась вспомнить, когда в последний раз ела виноград. Пыталась вспомнить его форму, вкус; как лопается между зубами, выделяя сок, ещё как поскрипывает на эмали кожица. Учебник по отечественной истории, пятидесятая страница. Строчки лежат вплотную друг к другу. С расстояния вытянутой руки текст похож на серый, цельный прямоугольник, при приближении вящая целостность расступается, строчки отделяются, выпуская, как пар сквозь тектонические разломы, пустоты; ближе – видны предложения, тогда уже видение обращается чтением, и образы вырываются далеко за пределы страницы, комнаты, города, но как бы обширен ни был радиус, центр продолжает присутствовать в любой из точек окружности; буквы отныне не рисунки, а знаки, однако взгляд собирается вновь в единое целое, под чьим действием буквы раздвигаются, подчиняясь общеобязательному распаду, и наружу пролезает полость, не значащая ничего, некая пропасть, которая, как ни странно, изначально присутствовала в целом, но не как часть его, а в качестве конкретного содержимого. Ещё ближе – дробление продолжается. Планетарная схема. Волны. И пустота. Губы от винограда жжёт.
Грудь неземных размеров
эти чёртовы числа идеальные знаменатели они не скажут плохо или хорошо они просто назовут тебе баллы и оставят твою душонку наедине с твоим собственным сознанием пока обрушиваются на тебя крики родителей что некогда появился на свет такой раздолбай как я а числа молчат это их дело молчать потому что числа ничего не сообщают кроме того что есть числа прекрасные судьи
Английский – могло быть и хуже. В такой дыре, где я живу, если результаты по иностранному языку выше среднего, это считается за успех. Из всего класса английский сдавали только я и Алёна. Все пацаны по ней с ума сходили. Как стая голодных шакалов, глаз не сводили с её сисек. Они и впрямь являлись выдающейся частью – вообще, у Алёны была точёная, стройная фигура, и грудь неземных размеров идеально её дополняла. Нечего и говорить – на протяжении всего времени, что мы учились вместе, почти для всех одноклассников, и для меня в том числе, Алёна была объектом самых влажных и разнузданных фантазий. Одному богу известно, сколько раз простыни были заляпаны спермой. В девятом классе каким-то неведомым образом у кого-то из пацанов на телефоне оказалось несколько фоток, на которых Алёна стояла полуголая, прикрывая бюст рукой. Хотя, чтобы прикрыть его полностью руки явно было маловато. Все перекидывали друг другу эти фотки по ИК-порту. И все по приходу домой, вероятнее всего, неистово дрочили. А в школе спорили, виден ли на какой-то из фотографий сосок или нет. В любом случае, эти снимки являлись событием феноменальным, раздувшим и без этого полыхающий со страшной силой пожар спермотоксикозной эпидемии.
Но то был девятый класс. И вспоминая Алёну, я не могу не вспомнить, как её образ выполнял функцию расходного материала в ночных мечтаниях.
На птичьих правах
До сих пор в памяти запах кофе. Лицо. Её лицо на фотографии – спящее. Сон – маленькая смерть, наша маленькая крепость, где мы выдерживаем осаду бессердечной, беспардонной действительности, впрочем, воображение да и в целом внутренняя жизнь терроризируют нас не меньше; сон – смерть в миниатюре, как если бы жизнь предстала географической картой, и мы просто уменьшили масштаб – смерть превращается в короткий, еле заметный перешеек, или нечто вроде этого. Сон – смерть, которая посещает нас, пока мы живём.
Пройденный этап
На протяжении всего одиннадцатого класса я не мог вообразить себе момент, когда школа останется наконец позади. Предыдущие, угроханные на среднее общее образование годы надёжно вбили в голову отлаженную модель мировоззрения, но будто бы внезапно наступил выпускной, нам под аплодисменты раздали аттестаты, и всем ясно, что эту петлю, как в каком-нибудь фантастическом фильме о путешествиях во времени, никогда не разорвать, вот ты на сцене, а теперь хлопаешь самому себе, ты сам себе убийца, так что нет смысла гнаться за злодеем, покуда злодей – ты, и ты бежал от себя же, господи, голова лопается, и проснувшись днём, после того, как мы встретили на Волге восход, наблюдая за солнцем, неохотно выползающим из-под дамбы, представление, что некий этап стал необратимо пройденным, никак не доходило до меня. Прибавим ещё херово сданный егэ. Распутье, перепутье. Нет. Я просто не знаю, что мне делать дальше. Я не готов. Летнее солнце, которое в Волгограде не бывает сколько-нибудь щадящим, полностью расплавило прежние опоры, обнажив совершенно бесчеловечный, пустынный мир, населённый исключительно моими придумками, рождёнными от бессилия перед настежь отворённым горизонтом. Школьные коридоры, классы, дворы, заброшки – уютный детский мирок мигом раскрыл свою подставную сущность, высказал откровение: он – лишь хиленькая картонная стенка, доселе прятавшая ослепительное и жаркое безжизненное пространство. Я почувствовал себя героем без истории: застигнутый в пустоте, я только и мог, что дрыгаться, как выброшенная на сушу рыба. И не сказать, что вода была моей родной средой. Каждый день, каждый час, проведённые в ней, иначе, как адом, не назовёшь. Ну, ладно, я утрирую. Я ведь обиженный на всех неудачник. Всего боюсь. Случались, конечно, и приятные моменты, в остальном же школа – это дом ненависти. И каково было открытие, что это пренеприятное местечко на самом деле служило краем обетованным. А слова родителей и учителей, требующие призадуматься на предмет своего будущего действовали не лучше, чем дешёвые пугалки и байки, какими кормят нерадивых детей. Теперь же оставалось с сожалением вспоминать эти байки.