Облака в небе – белые пятна в густой синеве, есть в ней что-то особенное, что выдаёт приближающиеся холода. Незримый след. А сейчас между нами незримого не осталось, слова грохочут в немом коридоре, что образовался между нашими телами. Я не стал её спрашивать, почему она так решила; я всё понимал; единственное, что оставалось для меня загадкой – почему это произошло? Почему она вышла из чащи ко мне? Уходи. Мы уйдём. Это просто сон, и все мы когда-нибудь проснёмся, и снова кукловод возьмётся за свой неблагодарный удел, и мы станем танцевать, когда на лицах застынет безликое выражение.
Близость сама по себе ранима – нет, она не ранима, близость никак не пассивное состояние – активный, бьющий источник, деформирующий тела и ранящий – тут я запнулся, смолчал, моё молчание было нашим общим молчанием, мой взгляд, скорее всего, опустел, поскольку её глаза всматривались в мои, будто что-то в них ища, будто зрачки заволокло кромешным мраком, она улыбнулась, смущённая, а может быть, то была потаённая радость – ранящей души, других слов нет, можно сказать, конечно, психика, мозг, психея; душа не субстанциональна, однако рана кровоточит, открытая рана, она гноится, чернеет. Поможет быть более открытым. Всё становится сомнительным, вплоть до характера. Она гордилась тем, что легко сходится с незнакомыми людьми. Каждый человек – потенциальный знакомый, потенциальный любовник, потенциальная мечта. Она обожала себя и тем более обожала, когда её обожали другие. Чужие глаза – наркотик: смотрите; смотрите на меня – смотреть: искушаться, вожделеть; потоки фраз, смех, улыбки; её лицо словно из себя испускало приветливое свечение, которое я воспринимал не иначе, как элемент лицемерного намерения: говорите со мной, потому что я люблю слушать себя, я есть жертва собственной самовлюблённости; любите меня, я могу любить себя. Будь более открытым. Открыться, то бишь выступить вовне, рвануть навстречу, – отнюдь, движения нет. Открытость – это рана. Раскроенная рана, трещина по всему телу. Тело инфецируется другим, едва оно от(рас)кроется. Пространство и есть инфекция, там гудят звуки, плавают шумы, там – пространство – то есть мёртвое молчание.
Было солнечно. Начало осени, лето будто продолжается, но свет поменял тональность – в нём угадывается будущий упадок. Саспенс. Вот-вот случится падение. Свет и есть торжество упадка.
Зарисовка
Многозадачная девица. Достаточно увидеть, как она идёт по улице. Во-первых, если она идёт, то обязательно по делам, никак иначе. А во-вторых, сама походка: в правой руке пакет, на левой висит сумочка – и тот, и другая немалых размеров; при этом она умудряется курить, продолжая идти с полным невозмутимости выражением лица. Удивительно, как у неё ещё не сбивается дыхание.
time-out
Остаток дня я провёл в прострации. Не чувствуя течения времени, я не заметил, как стемнело и как наступила ночь. Родители, конечно, понимали, в чём причина моего поведения, но промолчали, озвучив несколько укоризненных реплик. Я пропустил их мимо ушей. Меня не волновало ничего, кроме воспоминаний о Кристине. И с ними я лёг спать. Сон был чёрным и бездонным, гладким, как отпалированная стеклянная поверхность. Моё сознание соскользнуло в ничто и выскользнуло отткуда по звонку будильника. Я даже не помнил, как ставил его.
Авторитарность наслаждения
У Ксюши – КМС по спортивной гимнастике. Эта информация не давала покоя. Воображение подносило картины того, какие позы она может принимать во время секса. Такой гибкий, изящный стан… Меня это не столько воздбуждало, сколько очаровывало – с эстетической точки зрения. Всё, о чём я мог думать – как повезло её любовнику: что он видит, пока его член проникает в её плоть, упругую, пластичную, гибкую; когда её тело впитывало в себя известную долю наслаждения, и, что самое главное, это тело точно знало, как этим наслаждением воспользоваться. Никаких поблажек, абсолютный самоконтроль даже в ситуациях практически полной потери последнего.
Студак
В аудиторию вошла методистка из деканата, у которой Кристина выспрашивала, где проходит собрание первокурсников. В руках у методистки была коробка из-под офисной бумаги. Поставив коробку на преподавательский стол, методистка разложила документы и обратилась к аудитории со словами, что перед тем, как приступить к учёбе, необходимо определиться с выбором отделения: ЮФО или страны Северной Америки. В принципе, этот выбор мало на что повлияет. Хотите так хотите этак. Подобного методистка не говорила: такой разговор шёл среди одногруппников. Методистка пустила по рукам листок, где присутствующие должны написать свои имя и фамилию и отделение, к которому они хотят принадлежать. Когда листок дошёл до Кристины, она узнала, что, во-первых, мальчика в зелёной футболке он похож в ней на футболиста довольно стереотипное видение тебе так не кажется жалко его звёзды не сложились влюбляться опасно как чиркать спичкой над разлитым по земле бензином зажигается сразу вся земля вспыхивает в одно мгновение он такой маленький миленький у него, наверное, никогда не было девушки он в чём-то похож на главного героя из рассказа Цвейга где любовь столь сильно обожгла человека что из мечтательного опьянённого жизнью юноши он за короткое время превратился в чёрствого и циничного человека с погибшей навсегда чувственностью близость ранит любовь невозможна без самообмана и без обмана в частности у него есть идеал ты теперь стала его идеалом неважно потерпит и пройдёт зовут Владиславом, а во-вторых, вдогонку, что он собирается учится на отделении СА. Кристина без задней мысли подписалась на то же отделение и передала листок парням из стайки. Покончив с выбором отделения, методистка перешла к раздаче студенческих билетов; она зачитывала фамилию, после чего обладатель данной фамилии подходил к преподавательскому столу и получал из рук методистки билет. Маленькая синяя корочка с острыми углами и дурацкой фотографией под обложкой: лицо у Кристины было бледным, будто припудренным, внизу на щеке красовалось два прыщика, которые к настоящему моменту девушка вывела, и глаза – две тусклые, бесцветные монеты, короче говоря, судя по фотографии складывалось ощущение, что Кристину фотографировали, пока она находилась в состоянии транса; лицо казалось сращенным с самой фотографией, как отпечаток, и тем самым выходило за пределы индивидуальности – это было ничейное лицо, лицо пустоты, лицо безличия, выхолощенное, как на картину выплеснули кислоту и вся краска слезла, обнажая высвобожденную белизну первозданного холста, досингулярное состояние вселенной, где находят свою невозможность все до единой категории суждения, область вне предикатов и атрибутов, лицо, изваянное из великого ничто. Билет был только что из печати, раскрытый, и когда Кристина сложила его пополам по линии сгиба, картонка не поддалась, и одна из сторон отказывалась вплотную прилегать к другой. Кристина нажала на сложенный билет двумя руками, но этого было недостаточно. В конце концов, девушка кинула билет в рюкзак и в дальнейшем не вспоминала о его наличии.