Кристина потушила сигарету, и они вернулись в комнату.
Без точки опоры
Вступительные испытания должны были начаться через несколько дней, и я занялся подготовкой – как и год, и два, и три назад. Учебники, тетради. Главное – это тишина. Пока ребёнок занимается, необходимо, чтобы во всей квартире стояла гробовая тишина. Мышь не проскочет. Он занимается, тихо! Да, мама. Да, папа. Зарядка, завтрак, потом – физика, математика, химия; обед – и снова; ужин – опять учебники. Заевшая пластинка. Не могу не сказать, что отсутствие родителей не приносило удовольствия. Они постоянно созванивались со мной, повторяя заезженную притчу о благополучии в моей жизни. «И всё-таки я один, – думал я. – Вы там, далеко отсюда, и как только я положу трубку, вокруг меня распространится вожделенная, живая тишина, совсем не та, что дома». Шум, ну ты в курсе, по всему городу. И обыкновенно царящую дома тишину тоже можно назвать шумной, потому что она скорее нервировала меня, чем настраивала на учёбу, и даже не взирая на это, я продолжал играть заданную роль, только бы нить не прервалась. Абсолютно другой являлась тишина здесь, почти под небом, в башне, вроде Вавилонской, которую всё-таки достроили; такая высокая башня, что редко вспоминаешь о земле, об исходящем из неё гуле. Даже не тишина, а тишь. Внезапно до меня дошло – я совершенно один. Однако, я с опаской поглядывал на входную дверь; казалось, в любое мгновение кто-то может войти и разворошить моё поднебесное царство. Я слышу твой смех. Да-да, я спятил. Это нормально, когда человек надолго остаётся один, у него по-тихоньку едет крыша. Хочу сказать, что эта тишина, вернее, тишь… напоминала то время, когда мы были вместе. В физическом плане. Когда мы находились вместе, я чувствовал примерно то же самое. Странно, что лишь в присутствии другого человека по-настоящему различаешь одиночество. С тобой мне всегда было хорошо. Но только так, через нашу близость, мне открывалась подлинная природа одиночества, что не имеет ничего схожего с отчуждением. Не знаю, без знакомства с тобой, узнал бы я это чувство, приподнесённое квартирой на восемнадцатом этаже. Оно предстало бы в ином облике. Мне трудно об этом говорить: слова застревают в горле, как плохо переваренная пища. Невольно я вспоминал тебя. Твоё тело. Его контуры, изгибы. Это не могло ограничиться исключительно умозрительными позывами. И я бежал в туалет. Ну, чтобы… Потом мне становилось стыдно, однако стыд подстёгивал браться за подготовку с удвоенной силой. В конце концов, я же марионетка, и лески до сих пор натянуты.
Окна и стены
Аудиторию она нашла легко, без проволочек. В коридоре толпилось множество народа – все с тетрадками наперевес, словно рюкзак или сумка – это бесполезная вещь по сравнению с тем объёмом знаний и опыта, который необходимо принять как пилюлю от болезней, что обещает взрослая жизнь за стенами этого заведения. Окно слева открывало вид на внутренний двор университета – обнесённый собственным же корпусом, наподобие средневековой крепости, двор производил впечатление замкнутого, самодостаточного космоса, которому нет никакого дела до внешнего мира; именно это пространство, отдельный кусочек мироздания, по-видимому, являлся главным объектом заботы, святилищем, во имя которого и было возведено это здание, бесконечно древнее, отгородившееся от истории и присущего ей эффекта разрушения ведь история это руины так и не построенной башни, а подлинным назначением данного сооружения являлась защита от пространства абсолютного нуля, его жадной, всепоглощающей пустоты здание само по себе служило стеной и окна напоминали бойницы, и каждый, кто находился внутри, становился, сам того не зная, стражником, элементом границы между порядком и хаосом; даже парадный вход находился во дворе, Кристина заметила это только сейчас, вспомнив, как вчера их запускали с другого входа, со стороны Волги, – должно быть, в этом скрывалось совершенно другое, сакральное действие – пройдя через внешние врата, мы, блаженные неофиты, причастились священному кругу привратников изолированного, утопического места, мы поняли, кто мы есть и кем будем, ибо пришельцы мы, явились из далёкого ничто, из ужасного праха, где мир лежит несозданный, безóбразный, мы явились сюда, нерождённые, чтобы обрести плоть и войти в жизнь.