День велосипеда
Выйдя из парка, мы направились к метро. Небо расслоилось на фиолетовые и оранжевые тона, и тонущее солнце неистово пламенело и лучилось навзрыд, будто бы выражая острое нежелание сдавать свои позиции ночи. Валины улыбки и смех заражали меня каким-то непробиваемым оптимизмом, кроме того, Валя повторяла, что моменты, как этот, весьма напоминают поездку Хоффмана на велосипеде. Я так и не понял, к чему это. Валя ответила, что объяснит позже, а пока мы спутились в подземелье, и визгливый шум тоннелей заложил уши, что мы с трудом слышали друг друга; в очередной раз, как только я опустил к ней голову, чтобы чётче воспринять её фразу, Валя поцеловала меня в щёку. По мне тут же проскочил заряд, как от прикосновения к оголённому проводу, и я отпрянул. На коже долго оставалось ощущение от мягких, напомаженных губ. Валя смотрела на меня блестящими глазами. Мне пора было выходить, и мы договорились встретиться завтра где-нибудь в центре.
The end of the beginning
Кристина поставила чемоданы в глубине комнаты. Она решила не брать их с собой завтра. Только укомплектованный до отказа рюкзак. За остальными вещами приедет на выходных. Они уже скоро, через два дня. Кристина стояла у раскладушки и впитывала запах комнаты, её воздух, обстановку, настроение. Она впитывала в себя всё, что осталось от неё самой в этом интерьере. Как будто прощалась сама с собой. Снова вспомнился сон. Мама улыбается, как ненормальная, и отец что-то повторяет. Как молитву, слова – хорошо, что всё так вышло. Обычно Кристина плохо запоминала сны, а сейчас – фраза буквально врезалась в мозг, не желая покидать сознание. Должно быть, тут есть какой-то смысл, который и без того размыт и неясен, смысл, как шёпот, полузабытое иносказание, даже не смысл, но – наброски, стёршиеся следы, развеянные песчаные тотемы. Ощущение неподвижности, застрявший возглас. Катастрофа, которая не может разрешиться, ибо ей мало бытия, мало себя самой; застигнутый в стадии собственного избытка коллапс, где застыть и онеметь – стандартная тактика, лишь бы не проронить ни капли своего потенциала, собрать достаточно элементов, чтобы в следующее мгновение спровоцировать среди них цепную реакцию.
В конце концов, усталая, девушка разобрала постель и легла спать. Закрыв глаза, она вспомнила, что не позвонила маме. Потом позвонит. Крадётся сон, тихо ступая по линолеуму, заходит со спины и приникает вплотную, как воздушная масса. Образы ломаются, лопаются, выплавляются в нечто незнакомое и порой устрашающее; потом наступает тьма, беззвучная, как в колодце. Коридор. Колодец. Кто-то следит за ней. Но тут темно, здесь нет ничего, здесь нет даже меня. Тело будто высвободилось из-под ига гравитации и, воспарив, опьянело. Пропасть кружит и окружает. Всюду тьма, и неизвестно, где начало этой тьмы. Она была всегда. Тьма повсюду в wastelands. Свет кичится собой. Годы и тысячелетия. Вся вселенная померена светом. И только тьма молчит. Она была всегда.
Я вижу её лицо. Я обвиняю сновидение в тривиальности, но возглас мой остаётся без ответа. Лицо передо мной, как если бы я смотрела кино. Оно по ту сторону меня, бесконечно удалённый идеал. Идеальное выражение. Ничего лишнего. Что бы я ни делала, лицо останется неизменным, бог на земле, осенённый тьмой, неприкосновенный, глухой и совершенный. Что бы я ни сказала, губы её останутся немыми. Я чувствую свою связь с этим лицом – и это великая загадка, которую мне никогда не разрешить. Она больше меня. Она – вся эта тьма, этот сон; всё моё тело и вся моя душа, и я всё равно далека от неё; эту даль не померить, не изучить, в этой дали я как бы приближаюсь к ней, крадусь, как сон, приникая вплотную, постоянно отдалённая, отражённая, запряжённая в темень. Наверное, я и есть эта дальность, я есть расстояние между ней и мной. Ясное, светлое, лицо тем не менее растворяется, как в дымке, мне не увидеть его целиком, не стать им, не добиться от него взаимности. Оно жестоко. Оно подступает ко мне частями – глаза и скулы, губы и нос. Они – тоже я; они удаляют меня от неё; я не могу причаститься ей. Лицо сокрыто, и я всё равно вижу его, всё равно желаю его. Во что бы то ни стало я желаю прикоснуться к нему, и мне страшно, что лицо может навсегда уплыть в темноту, оскорблённое моим стремлением. Я знаю: оно великодушно. И всё равно я не могу назвать его по имени. Вместо имени – непрожёванные звуки, оборванные слоги, руины вместо слов, отбросы.