– Привет! Тебя ведь не было на предыдущей паре, да?
Который раз к ней обращаются тогда, когда она совершенно к этому не готова. Норовят застигнуть врасплох. В этом нет ничего странного. Просто ты постоянно витаешь в облаках. Нет, я всегда здесь, стою на земле.
Голос показался ей знакомым. Кристина подумала даже, что это розыгрыш. Такого не может быть.
О чём ты мечтаешь
Всё как вчера, то же самое чувство, когда в одно мгновение перед ней выстроилась дотошная до мелочей перспектива – это моя жизнь, пыльная, затхлая, неизменная; это лабиринт; это вечность ты перегибаешь рано или поздно это издевательство закончится ты уедешь снова уеду? опять? куда ещё ехать? посмотри – эти степи, эта плоская земля, плоская, как блин, по этой земле можно измерять перпендикуляр – посмотри на эти земли и скажи, возможно ли их оставить не от большой любви эти пустыри всё равно что бродячие собаки не отстанут будут следовать за тобой скалиться лаять но нападать не станут до последнего пока ты не свалишься тем самым признав что бег твой бесполезен ты не уходишь это факт пустырь значит ты стоишь на месте кочевые племена на самом-то деле никуда и не кочевали рождённые степями движением они только подтверждали свою неизбежную осёдлость пустырь значит я здесь я всегда буду здесь я всегда была здесь здесь моя судьба здесь лабиринт.
Вернулась Инна. Тотчас в комнате повис тонкий, влажный аромат утра, что аккуратно смешивался с царящим до этого запахом пыли. Бросив на кровать шампуни, лосьоны и широкое банное полотенце, Инна быстро достала из нижнего ящика стола полиэтиленовый пакет и начала собирать в него презервативы и бутылки. Всё ещё мокрые от душа волосы ярко блестели на солнце, и капли падали на пол, тихо разбиваясь о потёртый линолеум.
– Ну и срач, а! – пробурчала Инна. Она обернулась к Кристине. Та пожала плечами, как бы соглашаясь. Что она ещё могла сказать? Она до сих пор мечтала о чашке чая.
Наивность
В дендрарии я часто смотрел в сторону Кристины. Она сидела под деревом, как восточный мудрец, а рядом с ней стояла бутылка пива, которую Кристина медленно и размеренно попивала: она делала маленькие глотки, потом ставила бутылку обратно и продолжала сидеть, словно погрузившись в медитацию. А может, и не словно, а действительно погрузившись… Интересно, обратил ли кто-нибудь внимание, что я практически не свожу с этой девушки взгляда? Вроде нет, потому что все, в основном, были заняты поглощением алкоголя. И стравливанием друг другу всяких баек. Я лишь молчал и слушал, а если ко мне обращались, то кивал головой, поражаясь при этом откровенности историй. Нет, честно, о таком одноклассники не рассказывали. Не то что бы я пережил шок. Скорее, я осознал, хоть и с некоторым отторжением, что перешёл на другой уровень. Не как в игре, конечно, просто в мироздании что-то поменялось. Обновились настройки. Где-то в кустах свалилась пьяная девушка – и парни уже навострились оприходовать её. Не все парни поголовно. Один точно. Артём. Здоровый такой, высокий пацан. Платник, как и я. Он так смачно потёр ладонью о ладонь, что я и сам поверил – легче добычи не найти, надо хватать сейчас, пока есть время. Это меня и напугало. Как только мы пришли на посвят, разговоры о перепихонах прерывались разве что очередными глотками пива или водки. Девушки предпочитали шампанское. Я пил только пиво, вспоминая, как после выпускного мы с одноклассниками отправились на озеро, как мы сидели на берегу в тени деревьев, и меня, вместе с хмелем, наполняло острое ощущение предвкушаемой свободы. От всего. Мир раскрылся, распахнул крылья. Полёт – опьянение, тело тебя не слушается или наоборот от того что ты перестал чувствовать собственное тело оно больше не является грузом не тянет вниз гравитацией ты совершенно свободен как дыхание как мысль ты есть само движение и ты можешь как взмыть ввысь так и рухнуть наземь но ты бессмертен ведь тела больше нет нет тяжести и нет удушья, ты словно в трансе, и вещи вокруг замедлили своё существование, как бы погружённые в кисель, который, однако, никогда мне не нравился из-за присущей ему неопределённой позиции между свойствами. Одним словом, густота. Ни жидкое, ни твёрдое. В нашей компании тогда было две девчонки – одноклассница, с которой я редко общался и о которой слышал всякое, и её подруга, отличавшаяся от худосочной одноклассницы куда более приятным для глаз, ощутимым телосложением; грудь у неё была, конечно, не то что большая, но купальник столь аккуратно подчёркивал именно эту часть внешности, что сложно было отвести взгляд от белых, не тронутых загаром, нежных округлостей. Другое дело, что эта подруга обладала скверным характером; прекрасно понимая, что парням от неё нужно, она стремилась как можно доходчивей продемонстрировать – вожделеемый плод не так-то просто заполучить. Лично мне было до лампочки. Наслаждаясь исключительно её внешностью, я думал об однокласснице. В школе она казалась мне серой, почти невидимой личностью. Даже не вспомню, как её звали. Там, на берегу Волги, где прошло окончание выпускного вечера, мы всем классом договорились, что встретимся на следующий день и продолжим празднование на озере. Все согласились. И правда – пришли практически все одноклассники, но из девушек явилась только она. Серая мышка. У неё, правда, была красивая фигурка, худощавая, как я уже сказал, но весьма привлекательная. А конопатое лицо украшал горбатый нос, но – это дело генетики, тут уж ничего не попишешь. Почему она пришла? Пусть о ней говорили разные непристойности, пусть её записывали в стан известных едва ли не на весь район шлюх и потаскух, однако, из всех одноклассниц, кто поклялся прийти на озеро, пришла именно она. В силу своей непробиваемой наивности я плохо понимал и понимаю её мотивы, но в тот момент мне казалось, что нет человека чище и прекрасней, чем она, которая, кстати, совсем не производила впечателния шлюхи или дешёвой девки. Она действительно верила в некую общность, возникшую меж нами – школьниками, что провели так много времени вместе. Разумеется, можно сказать: «ладно, чувак, просто признайся, что она показалась тебе святой». Мне всего шестнадцать лет! Конечно, она показалась мне святой. Такая невзрачная, тихая, точно призрак… Она – воплощение того, что мы, по крайней глупости, настойчиво прятали в себе, страшась, что некто уличит нас в сентиментализме. Она всё понимала; её лицо, во всяком случае, для меня, – было лицом самой мудрости. А мы – глушили пиво, как ненормальные, рассказывая об очередной попытке подкатить к той самой подруге, у которой сиськи – высший класс. А подруга – стерва стервой. Любит покурить и потрындеть. Пиво не вкусное даже, не такое, каким оно кажется, когда его пьют взрослые, но что-то в нём есть, какой-то эффект, но даже его не достаточно, чтобы я понял, в чём смысл во время очередного захода в озеро пытаться снять купальник с этой самой подруги. Разве не видно, что она не стоит ничего? Что она – пустышка… Её грудь, запечатлённая в памяти, стала одной из причин то и дело настигающих меня поллюций, и тогда, в мечтаниях, мне было глубоко плевать, какая эта девушка стерва, я просто трахал её, пока член извергался сгустками спермы, из-за которых на следующее утро приходилось менять трусы. Но когда мы находились на озере – я наслаждался совершенно другим ощущением. Очень странным и при этом манящим, чересчур привлекательным. Будто события ещё идут своим ходом, и я – до сих пор школьник, озабоченный исключительно тем, чтобы не принести домой плохие оценки. Это чёртво «будто». В нём заключался весь смысл. На самом деле всё закончилось, завершился определённый отрезок времени. Виднеются лишь очертания движений, что растворяются в белом мареве летнего полудня. Опьянение. Крепость пала. Для меня. Стены разрушились. Вот он, свет, беспощадное свечение пустошей. Не определившееся с собой бытие.