История – катастрофа времени. Ни пульса, ни вдоха. В загадке темница без окон, на деле-то в темницах полным полно окон, будто насмешка над самой идеей освобождения. Катастрофа времени – это лекция по отечественной истории, из которой понимаешь: ты – коллекция мертвецов, ты один из них, один из многих, ты уже история, недоумок, тупица и неудачник… Не так обидно, находясь взаперти, видеть в окне небо и простор, как смотреть на другие окна, что делает заключение невыносимым. Конспект растёт. Теряя нить повествования, мельком поглядываю в тетрадь соседа. Почерк всё равно что шумерские письмена. Буквы скачут. Разлинованная бумага явно пожелела о своём предназначении. Бестолковое занятие. Запишу как есть. Золотое правило – «сокращай» – не очень-то способствует скоростному усвоению информации. Если уж сокращать, то от души. Глупость сказал… Стоит разок начать, как полученный текст, целиком состоящий из сокращённых слов, обращается шифром. Пара закончится – и проблемы уйдут. Документы, источники, методология, предмет и объект, смысл и значение истории, история как наука, принцип историзма – академическая терминология замыкает студентов в самих себе; наверное, это тоже своего рода сон; тогда я хочу проснуться. Выскочить из одного сна, чтобы всё равно попасть в другой. Реальность – казус, непредвиденный ход событий, случай во множестве сновидений, где царит бесконечная скука, и голос постоянно рассказывает небылицы о каких-то абстрактных вещах, которые утратили всякую ценность, в том числе и музейную. Отбросы. Всё, что нам снится. Блеклые образы, кошмары; то, что забывается по утру. Ничего, полный ноль, безлюдная, необитаемая территория, персональный постапокалипсис. Скука – особое чувство, дающее человеку шанс на своей шкуре испытать, каково это – попасть в горизонт событий. Там чертовски тоскливо. Жизнь, сотни жизней, сотни тысяч, миллионы жизней проносятся ураганом, и снова, снова, и ты, твой разум, твой дух и тело растворяются бесследно в чудовищной пляске эпох и молекул; смерти нет, как нет рождения, и на глубине (если там всё же есть измерения – горький остаток размагниченного сознания, которое из последних сил старается сварганить модель реальности, какой бы жалкой она ни оказалась) режется голос, ничейный, сирый голосок, как ветер, скулит, но как в пустоте можно шуметь… сама пустота – это шум, и я хочу выйти наконец из аудитории, хочу выйти. Слова не всегда ведут к пониманию. Блин, нет, наоборот, они куда угодно ведут, только не к пониманию. Слова – предвестники раздора; руины коммуникации; последствия необъявленной войны; финальный аккорд низложенного общественного порядка. Конец света будет выглядеть как распотрошённый словарь – пламя перестанет быть пламенем, останется лишь «пламя»; и так со всеми вещами, со всей реальностью, что испарится под действием безжалостного языка. Там, где слово, нет пустоты, а значит, нет мира и покоя, следовательно, нет понимания. Господи, ну и бред. Идиотизм – прекрасная религия, в качестве храма – весь долбанный земной шар, на котором люди верят образам больше, чем вещам. А вещь – она ведь тоже, по сути, образ, не так разве? Вещь – образ собственного старения… Нашёл о чём думать. Не мысли – многоканальный синхронный поток разнородных содержаний моей психики, которая, вероятно, теперь не только моя, поскольку рубежи ослаблены, и я не хозяин своим фантазиям. Возможно, я и сам фантазия, тогда как мир реален. Так-то в ходу противоположная идея: что мир-де только проекция нашего мозга, а реальны сигналы в нервной системе. Но если представить на секундочку, что нереален я, то, как трафаретная фигура, я – это локализованная пустота посреди предметного бытия. Дух захватывает, конечно, однако, пара не заканчивается, а рука уже затекла. На секунду расслабишься – и без того ломкая нить рассказа разорвётся окончательно, и будешь ты панически озираться, пока мимо проплывает жизнь. Не удивительно, что на быстротечность и неуловимость времени обращаешь внимание в моменты, когда, вроде бы, время останавливается, но не время, а то, что во времени содержится, прекращает свой ход – время-то идёт себе спокойно, чистая, идеальная схема мироздания, единственная вещь, работающая безотказно. Всё остальное почему-то постоянно ломается. Генеральное отличие школы от универа – в последнем почему-то нужно много писать. И быстро. Спешишь – а лекция растягивается шире и шире, тебя утягивает в некий водоворот из слов, которые больше ничего не значат, это просто символы на бумаге, пустые звуки, что рассеиваются в пространстве, или эти звуки – само пространство; ты не замечал этого, потому что не попадал в западню, где любая вещь становится бессмысленной; сама вещь остаётся, но без своего назначения; не деформированная, а бесформенная – обездоленная, вещь смешивается с фоном, блекнет, лишается очертаний. А я – пишущая машинка, диктофон. Без имени, без прошлого – часть вселенной, состоящей из бесхозных вещей и бессмысленных связей; вселенная абсурда, которую никто даже не может назвать абсурдной, поскольку абсурдно присутствие в такой вселенной более-менее нормального сознания, занимающего адекватную точку зрения. Нонсенс.