Трансляция
Поужинали молча. Жуя яичницу с помидорами и луком, Света поглядывала на экран телевизора, где передавали новости. Кристина сидела спиной к экрану, и раздающиеся из ниоткуда голоса напоминали голоса в голове. Политика входит в моду. События на другом конце мира переживаются так, будто происходят здесь, под окнами – скандируют толпы, рвутся снаряды, бутылки с зажигательной смесью летят в полицейские кордоны, мегафоны орут, глотки орут, дети плачут и играют в войну. Человек не может помыслить себя вне исторического контекста, особенно когда история творится здесь и сейчас – она транслируется прямо в мозг, пока мышцы мнутся, а зубы раскусывают очередной кусок мяса. Обыкновенный ужин. Политики поправляют галстуки. Миротворцы стерегут границы чужой страны. Какое до них дело? Это их работа. Голоса в голове продолжают говорить, они множатся и превосходят себя, превращаясь в вихрь, многослойное нечто, что спокойно проживает под самой черепной коробкой, так что телек теперь становится узаконенной формой шизофрении – голоса всё говорят и говорят, как перед белым, сверкающим зданием, пока ты курила, сидя позади толпы голоса роятся путаются сплетаются узорами образуя сознание слух образует сознание чтобы голоса нашли место своего обитания. Новости закончились.
Работа памяти
– Кто-нибудь вообще понимает, куда мы поступили? – спросила Юля.
– Нет, – ответила Кристина.
Я ответил, что тоже не понимаю.
– Господи, Юля, это же просто, – сказала Настя.
– Тогда объясни, – сказал я.
Настя посмотрела на меня и, не вымолвив ни слова, засмеялась.
Засмеялась и Юля.
Что именно в тот момент осенило их светлые головы, один бог знает.
Бог вообще всё знает, так заведено, да-да. Шутка ли, пьян я был тогда, но почему-то, рассказывая это, чувствую, как хмель кружит голову сейчас. Самовнушение, не иначе, или же просто один из многих не раскрытых наукой механизмов памяти.
Онемение
Радуюсь и волнуюсь одновременно. Хочется смеяться. Прячу взгляд. Она помнит, что было вчера? На берегу, когда начало холодать… Не стоило тогда уходить, но я чего-то испугалась, чего, сама не знаю, ноги сами меня понесли, и я сказала бы «домой», однако, с сегодняшнего утра дефиниция «дом» стала расплывчатой, ужасающе неясной и смешанной в своём этимологическом составе, и нечто во мне противилось называть общежитие домом, что верно, ведь общага как таковая задумывается в качестве перекладного, этапного проекта; тот же аэродром, пограничный контроль, автостанция, вокзал… нет необходимости даже распаковывать чемоданы… в общаге люди не живут, а проживают, ждут следующего транспорта, и любая привычка оборачивается предательством. Так что вчера… я слушала их разговоры, пила пиво, слабо представляя своё место в этом коллективе, который сам-то едва ли успел образоваться, тем не менее, все шутили, смеялись, ощущая некоторое душевное родство, одна я сидела, будто грустный клоун, с одним-единственным выражением лица, и если бы не было рядом Насти, возможно, ситуация приняла иной оттенок, хотя, нет, конечно, на набережную я поехала только из-за Насти; разумеется, я не нашла в себе сил заговорить с ней не сил, а причин, ибо всё в этом в мире происходит согласно причинам, поскольку живём мы в обусловленной действительности, да, я не нашла в себе сил, но чтобы их применить, у меня не нашлось причин, а были бы причины чёрт – и сейчас не могу, и кто бы объяснил мне, почему, ведь это просто, эволюция не зря же корпела над голосовым аппаратом – язык это коммуникация, это связь индивидов между собой, это снятие любых различий и противоречий; общение – это эквивалент рая, его заместитель; не смотря на это, я не могу выговорить ни слова. Она оглядывается, всматривается в толпу. Я делаю вид, что тоже ищу ребят из нашей группы. Нас окликает какая-то девушка. Я узнаю её; мы с ней вчера сидели у реки. Шёпот волн. Но ведь река далеко.
– Настя! Настя! Нашла тебя…
– У нас что, смежная лекция? Как на истории?
– Ага. Только людей больше.
– Угу.
Та самая Юля, предложившая Кристине поехать с ними на набережную.