«Опять он!»
Возможно, это был тот самый нотный лист, выпавший из черной папки, или какой-то другой, пролежавший во дворе месяц или два - из-за сухой погоды он не успел размокнуть и порваться. Но Кевину стало ясно: музыкантишка и в самом деле педофил - вот ведь, как чувствовал! - и крутится тут не зря со своей скрипочкой и нотами. Последние, конечно, для маскировки, потому что не музыка его интересует, на самом деле, а маленькие девочки. Кевин сплюнул себе под ноги и злобно выругался. Он готов был задушить извращенца своими руками! Прямо сейчас, на этом самом месте и при свете дня. Хотя лучше бы, конечно, где-нибудь на пустыре и ночью.
Так получилось, что совершенно неправильным путем он пришел, тем не менее, к правильному выводу. Пьер Ковальский наведывался к Пчелке.
Дело было за немногим - позвонить Хансу и рассказать ему все. О том, что девочке угрожает опасность. К ней подбирается тот самый черномазый - извращенец, который прикидывается скрипачом. Вынюхивает, ошивается целыми сутками у ее дома - караулит удобный момент. Он хитрый, как лис, но все-таки сплоховал - оставил улику. Так что, если они не вмешаются - немедленно - и не защитят жизнь и честь сестры, то в любую минуту может случиться худшее.
Ханс безбожно тупил.
- Какая еще сестра? Ты спятил, что ли? Этому лоху навешивай лапшу, а мне не надо!
- Названная сестра, - пояснил Кевин.
- Кем названная?
- О, господи! Ну, вот, представь себе - у меня в детстве была сестренка, такая же, как эта Пчелка с золотыми косичками. Она умерла в девять лет от лейкемии. После этого отец запил и спьяну лупцевал почем зря меня и мать. Как будто мы в чем-то виноваты.
- Ясно.
- Теперь ты понимаешь, почему черномазый не доживет до завтрашнего утра?
- Да, но мы не знаем, где его искать.
- Знаем. Я вернулся тогда и проследил его до дома.
- Он тебя видел? - подозрительно спросил Ханс.
- Нет, не видел. Ковылял, как робот, и не обернулся ни разу. Но это не важно... Он, считай, уже труп.
У Ханса, кажется, оставались кое-какие сомнения, но Кевин не стал его слушать и повесил трубку.
Пьер Ковальский вернулся от Пчелки хоть и не трупом, но полуживым от страха. Он уже не думал: «Что я сделал неправильно?» В конце концов, сделать можно какую-нибудь малость, а то и вовсе ничего. Просто оказаться в неподходящем месте в неподходящий момент. А бывает, что и не ты, а кто-то другой там оказался, а тебя объявляют крайним и на твою голову валятся все шишки.
Он спрашивал себя: «Куда спрятаться?»
За окнами сгустились сумерки, а Пьер сидел в пустой квартире, не включая света. Он боялся ночи и того, что она скрывала, но еще сильнее страшился быть на виду. Его самый большой кошмар - он на ярко освещенной сцене посреди темного зрительного зала. Пьер чувствует себя голым. Лучи прожекторов сдирают с тела одежду, выставляя напоказ его беспомощность и позор.
Он готов залезть под диван или в стенной шкаф, как в детстве, но под диваном нет места, а шкаф пропах нафталином.
От громкого звонка Пьер дернулся и посмотрел на будильник. Полдвенадцатого. Кого это нелегкая принесла в такой час?
- Откройте, герр Ковальский, на минуточку.
Соседка.
- Не могу, я не одет, - он едва удерживался, чтобы не стучать зубами. - Я уже спал.
- Извините, что так поздно, но для вас передали записку, сказали - срочно.
- Кто передал?
Она не ответила, только пробубнила что-то себе под нос, и под дверь пролезло письмо - мятый, запечатанный конверт. Пьер слышал, как соседка торопливо удаляется. Споткнулась, тихо ойкнула. Очевидно, потеряла тапочки. «Нескладёха, чтоб она с лестницы навернулась!» - пожелал он от души.
Проклят тот, кто приносит плохие новости.
Потея от ужаса, Ковальский надорвал конверт и развернул сложенный вчетверо листок.
«Приходи к молочному кафе на Фридрих-Шиллер-штрассе, - было написано на линованной бумаге наискосок - безличными печатными буквами. Похоже, что по трафарету. - Если не явишься через двадцать минут, кое-что плохое случится с близким тебе человеком».
Подпись: «Дитрих».
Боже мой, неужели они сделают что-то с мамой? Она-то здесь при чем? Больная, старая женщина... И ведь она в клинике. Не будь идиотом, больница не тюрьма и не военный объект, забраться туда - раз плюнуть. А до Фридрих-Шиллер никак не меньше получаса - нормальным шагом. За двадцать минут не успеть, разве что очень поторопиться.
Вот на чем его поймали - не дали времени подумать. И все же Пьер что-то заподозрил, потому что на прощание поцеловал скрипку.
Молочное кафе, а точнее, бар, по будням открыт до двух ночи, и пьют в нем отнюдь не молоко. Вернее, и молоко тоже - если кто закажет, но в основном заказывают пиво или что покрепче. Алкогольные коктейли, коньяк, ликеры, русскую водку с тоником. После двух-трех бокалов или рюмок выходят погулять. Захмелевшие парни и девушки целуются на ступенях и окликают, смеясь, ночных прохожих. На Шиллер-штрассе всегда людно и весело. Не самое подходящее место, чтобы «разбираться» с человеком.