- Помнишь, как я рассказывал тебе про учителя, который отхлестал меня по рукам, за то, что я посмел выступить против.
Я кивнула.
- Ну, в общем, вечером... мы были на дворе, я помогал отцу в конюшне перекидывать сено на сеновал, и заявился он. Я не сразу заметил, когда он пришел, был наверху и не успел вовремя смыться. А потом было уже поздно, отец позвал меня. Учитель стал жаловаться на меня, какой я рассякой и что совсем от рук отбился, не слушаюсь, грублю своему учителю и, вообще, старшим... Они оба стояли надо мной: отец в суровом молчании, которое, как мне казалось, не предвещало ничего хорошего, и этот тип. Он был рад стараться, собирал на меня всю ересь, которую только мог придумать. Я просто задохнулся от удивления и несправедливости, а рот и глаза мои открывались все шире, потому что я и половины не делал из того, что он говорил.
Наконец, в голову мою ударила кровь, которая затмила остатки разума, и я не смог сдержаться.
- Он врет! Он все врет, отец! - закричал я в ярости, да так, что голос мой сорвался. И это конечно было моей величайшей ошибкой на тот момент.
У учителя был такой удовлетворенный вид, он поджал рот в крайнем негодовании, будто говорил всем своим видом: «Ну вот, видите!»
- Малщик ощень турно вос-пи-тан, месье Фрейзер! - процедил он. - Он потает вещма плохой пример вщем.
Я понял, что это была последняя капля в бочку позора моего отца. Я ведь был сыном лэрда и не мог подавать всем дурной пример, просто по определению, - Джейми немного грустно глянул на меня. - А так как воспитанием меня занимался мой отец, то это был камень и в его огород тоже, а он вовсе не был склонен допускать, чтобы все вокруг думали, что он плохо делал хоть что-нибудь, а тем более плохо воспитывал своего единственного сына. Пусть даже такого непутевого, как я. В общем, я стоял весь красный от ужаса и стыда, не представляя, что теперь делать, переминался с ноги на ногу и чувствовал себя так, будто с моей задницы уже содрали все мясо... По крайне мере, взгляд отца мне это пообещал. Он поджал губы, тяжело вздохнул и отправился к столбу за стойлом. Я видел, как он возвращается, и в ушах у меня зашумело. Он нес свою любимую рабочую плеть.
- Любимую?
- Да. Он сделал ее сам и всегда брал с собой, когда ездил верхом... Почти такая, как мне подарили в прошлом году. Ее хвост был свит из десятка то-онких ремешков, от этого она становится очень тяжелой и зловеще гибкой. Отец никогда не порол меня плетью раньше и признаюсь, что все, что у меня оставалось от души здесь, - он потрогал свою мощную загорелую грудь, - окончательно упало в пятки... И там сжалось в маааленький комок.