Я сокрушенно вздохнула, потому что возразить на это было нечего.
Мое сердце, впрочем, сжималось от удивления и жалости. Маленький, испуганный ребенок - в мое время, в одиннадцать-двенадцать лет мальчики были еще совершеннейшими детьми - один в лесу, избитый и униженный, борющийся в одиночку с голодом и холодом. Меня пробрала дрожь, и я поежилась. И главное, крайне упрямый. «Фрейзеры», - конечно же, пришло мне на ум, я хмыкнула.
- Ну и что? Как встретил тебя отец? Он побил тебя в результате?
- Нет. Но я об этом очень пожалел, как это ни странно.
- Вот как?
- Когда я подошел к дому, где-то в середине дня, то спрятался в дальнем сарае и решил подождать до вечера. Страх от отцовского приема сковал мне все внутренности, и я решил пробраться в дом поздно ночью, когда все заснут, и вероятность встретить кого-нибудь будет мала. Правда, я даже не мог себе представить, как я появлюсь утром, но в тот момент мне даже в голову не приходило думать в столь долгосрочной перспективе. Я устроился в охапках старого сена и незаметно заснул, потому что совсем изнемог от голода, холода и тусклых мыслей. А когда проснулся, уже собиралось светать. Я решил, что самое время для моего вояжа в дом. Все спали уже наверняка, даже кто обычно не мог уснуть.
Я пробрался в дом через то боковое окно в коридоре, на втором этаже. Около которого растет дуб, помнишь? Даже если оно было закрыто на задвижку, мы с Йеном знали один секрет и умели его открывать. Чтобы пробираться из дома и в дом незаметно, если нам нужно было совершить тайную вылазку.
Но, чтобы попасть в свою спальню, мне все равно нужно было спуститься вниз и пройти мимо гостиной.
И тут меня будто кинжалом прошило. В гостиной было темно, но там явно кто-то был. Потому что камин... он горел довольно ярко. И кресло возле него поскрипывало - кто-то сидел в нем в такой поздний, вернее, уже ранний час. И я слышал покашливание и узнал голос отца. Я тогда даже не удивился, почему он не спит.
Так как в доме стояла ночная тишина, то каждый мой шаг по старым половицам, как бы я ни пытался ступать, как дух, казалось, отдавался по всему дому и очень громко. Я старался не дышать, крадясь через коридор к лестнице, и уже поднял ногу, чтобы ступить на нее и смыться во мрак.
- Джейми!.. - внезапно сказал отец. И меня передернуло с головы до ног.
Я так и замер с поднятой ногой, и сердце мое оборвалось. Я молча повернулся, еле живой от ужаса. Что я скажу ему сейчас? Что он скажет мне?
- Джейми... Где ты был? - голос отца был почти спокоен. Но звучал глуховато, будто что-то в горле мешало ему говорить.
И, оказалось, что обида все еще жила во мне, она заставила меня молчать, и я, упрямо насупившись, рассматривал коврик на полу.
- Подойди сюда, Джейми.
Я не мог сделать и шагу в его сторону и стоял столбом, думая лишь о том, как мне задать стрекача. От страха и обиды слезы застилали мне глаза, поэтому я не заметил, как отец оказался рядом со мной, только увидел его башмаки, когда он навис надо мной.
Он поднял руки, и я отпрянул, полагая, что он влепит мне хорошего тумака, но он всего лишь положил ладони мне на плечи.
- Ради бога, сынок... - сказал он тихо, и голос его вдруг прервался. - Что ты творишь? Мы уже похоронили тебя.
Он вдруг обнял меня порывисто. И я почувствовал, что он дрожит, когда прижимает меня к себе изо всех сил. И тут я по настоящему испугался... Но уже не отцовского гнева, а за то, какую боль я ему причинил. Им всем... И это уже не исправить... Я заплакал навзрыд, - Джейми сокрушенно покачал головой, - я был слишком обессилен переживаниями. А он стоял и обнимал меня очень крепко. И шептал, чтобы я простил его. Я вдруг понял, что он тоже плачет, потому что мои волосы, к которым он прижался щекой, почему-то стали мокрыми.
Я тихонько перевела дух и вдруг ощутила, что из-за всей этой истории, слезы тоже текут по моим щекам... Джейми тяжело вздохнул.
- Нет... Он не побил меня тогда, Сассенах. Но я чувствовал себя так гадко от того, что сделал, что, честное слово, в первый раз в жизни пожалел об этом. Мне очень хотелось, чтобы он хоть как-то уменьшил тот дикий ужас вины, выдрав меня до бесчувствия.
Он прикрыл глаза ладонью и крепко сжал их, громко, со стоном, выдохнув.
- Думаю, что он чувствовал себя не менее ужасно в тот момент. Потому что с тех пор стал пороть меня очень редко, только лишь, если я умудрялся сильно «выпросить». И за школу не наказывал почти... Стал допускать, что не всегда я виноват в происшествии. Даже несколько раз ходил разговаривать с учителями, выяснять, как было на самом деле. И ему хватало честности и справедливости понять, что они либо наговаривают на меня, либо проступок не стоит такого уж наказания, - он со вздохом почесал в затылке. - Ну... а потом он отдал меня в публичную школу в Инвернессе. Но, если честно, в тот момент мои мозги почему-то совсем вышли из берегов, и я, если можно так выразиться, просто с катушек слетел и больше года там не продержался - с треском вылетел за свои проделки, хотя учеба мне на удивление легко давалась. Вот тогда-то отец и выдрал меня последний раз - я тебе уже как-то рассказывал об этом, девочка - мне кажется, тогда он и понял, что лупить такого упрямого олуха, как я - бесполезно. Так что не думаю, что я совсем уж не поучаствовал в том, чтобы отец прекратил лупцевать меня почем зря. А потом он отправил меня к Дугалу... Но это уже другая история, как ты знаешь.