— Ночь кончается, — сказала наконец Анна. — Скоро утреня. Вы идете?
— Я останусь здесь ненадолго для молитвы.
Анна ушла, оставив Элинор возле трупа.
Угнетенная происходящим вокруг нее и в ней самой, Элинор преклонила колени на каменном полу часовни и молилась о чужих и своих грехах. О том, чтобы утих огонь, сжигающий ее душу, растаяла постоянная боль в груди. Теперь к этой боли прибавился страх. Она знала, что Ральф в конце концов найдет убийцу, верила в это и хотела этого, но боялась и думать о том, что может открыться в связи с этим.
Конечно, Ральф поступил правильно, задержав Томаса. Это наверняка облегчит расследование, а также, даст Бог, поможет коронеру удержаться в должности, что будет лучше и для него самого — ибо она догадывается, что его привязывает к Тиндалу, — и для жителей селения и монастыря, где его успели узнать и полюбить.
Что же касается брата Томаса, что сидит взаперти и пребывает в ужасном душевном состоянии, то при необходимости она сумеет освободить его в любое время: у нее есть на это право. Ральф об этом знает, хоть и не одобряет такие установления, но ему ничего не останется, как смириться с этим.
Конечно, она не святая, но и не настолько глупа, чтобы лезть на рожон и задевать самолюбие людей, которые не заслуживают этого. Она просто разумна. Во всяком случае, старается быть такой. Но что поделать, если это ей не во всем удается?..
Она еще ниже склонилась к полу, ее лоб коснулся каменных плит, она застонала. Слезы потекли у нее из глаз, она обернулась туда, где лежал изуродованный труп человека, чья душа взывала сейчас о справедливости. О мести, возмездии, наказании… О, Боже, так ли невиновен Томас, как верит в то ее слабое женское сердце, или…
Она в свое время совсем не интересовалась его прошлым. Не задумывалась о нем. Что привело его в монашество? Быть может, он незаконнорожденный? Церковь не слишком охотно принимает их в свое лоно: исключения бывают лишь для тех, чьи отцы — люди знатные. Но об этом ей стало бы известно от аббатисы из Анжу, когда его направляли сюда, в Тиндал. Однако та не обмолвилась ни словом.
Разумеется, Элинор могла бы досконально узнать о прошлом Томаса, но она считала недостойным рыться в чьих-то жизнях и душах без вящей необходимости, а только из любопытства. Для подобных вещей существуют исповедники. Однако не пришла ли сейчас та самая необходимость?
Мог ли он быть отродьем Сатаны, а она настолько незрячей от охватившей ее греховной страсти, что допустила его в стены монастыря? Или он обыкновенный человек, повинный лишь в том, что родился таким ангельски-красивым? Но разве красота — грех?
Она снова повернулась туда, где лежал труп, и прошептала:
— Но я должна… я обязана ради тебя узнать, спросить обо всем… Набраться духа и лицом к лицу поговорить с братом Томасом. Доискаться до истины и, если она окажется ужасной, содействовать, чтобы зло было наказано должным образом… — Она прервала свой страстный шепот не менее страстной молитвой, которую окончила словами: — Если же он невиновен, то укажи мне, Боже, что я должна сделать — оставить его в монастыре или расстаться с ним?..
Элинор поднялась с колен и вышла из часовни, чтобы присоединиться к сестре Анне и другим, отправляющимся на утреннюю службу в церковь.
ГЛАВА 21
Он трясся от едва сдерживаемой ярости, но молчал.
Пусть эта проклятая блудница, увлеченная своей беседой с мерзким трупом, не видит и не слышит, что он стоит здесь, в темноте. О, как он мечтает подкрасться к ней сзади, ухватить за шею и трясти, трясти, пока от ее костей не останутся одни обломки! Если бы не та высоченная монашка у дверей часовни, он бы так и поступил. Но тогда пришлось бы покончить и с той, а этого он не хотел. Она не сделала ему ничего плохого.
Стоны больных и умирающих весь вечер и всю ночь вторгались в его мысли — сбивали, путали их. В сером сумраке рассвета он видел, как чьи-то тени скользят по палате, от койки к койке, как наклоняются, чтобы что-то спросить, дать лекарство, помолиться. Если он и молился в эти часы, то лишь о том, чтобы отправиться поскорее в ад, где он отыщет наконец свою жену и обретет рядом с ней покой.
Доступно ли ему такое? На корабле, плывшем в Англию, он верил, что это сбудется, но тупица-настоятельница сделала все, чтобы пропасть между ним и его возлюбленной сделалась еще шире, чтобы жена снова вступила с ним в битву. Как было уже до их знакомства на Святой земле. А теперь, находясь в лапах у Дьявола, сможет ли она примириться с ним, когда они встретятся?
Он все же надеялся. Сегодня утром он видел призрак жены — в лучах света проплыл он над его койкой. Без слов, без упреков. В молчании ожидая чего-то…
Он поднялся навстречу и протянул руки ладонями кверху в немой мольбе, но тут прилежная ученица Дьявола, называющая себя настоятельницей, появилась рядом, и дух его жены взвился над ними и исчез, растворился в воздухе, сопровождая свое исчезновение громкими стенаниями. Он зажал уши руками, но все равно продолжал слышать эти звуки, чувствовал, что сходит от них с ума.
Он проклинал тех, кто и теперь заставляет его жену так страдать. И больше всех — эту мнимую служанку Господа, которая притворно молится там над трупом. Она догадывается, что главное и единственное его желание — свидеться со своей женой, и делает все, чтобы оно не осуществилось. Даже сам Сатана милостивее, чем эта женщина, — он позволит ему встретиться с его любимой в его царстве — в аду…
Проклятье!
Он шепотом произнес это слово, но оно громом отдалось у него в ушах… Он должен пресечь раз и навсегда ее злобные выпады, хитроумные уловки!..
Вот тогда он и поднялся с койки, поняв, что должен расправиться с этим страшным существом. Сейчас или никогда!
Но у двери в часовню он увидел ту высокую монахиню. Как же ему пройти мимо нее незамеченным? Невозможно. И, значит, нужно убить ее. Убить ни в чем не повинную?.. Нет!
Он вернулся, упал на колени, закрыл глаза. И снова с закрытыми глазами увидел призрак жены в лучах света. Он плыл над ним.
Рыдания вырвались из его горла.
Прости меня, бормотал он, протягивая руки. Клянусь тем вечным огнем, что пожирает тебя сейчас, я хотел лучшего… Хотел, чтобы ты была в большей безопасности, когда отправлял тебя к твоим сородичам, к женщинам-сарацинкам. Как я мог знать, что произойдет то жуткое, которое произошло? Как?..
Так говорил он, перемежая слова рыданьями.
И чья-то рука легла ему на плечо.
ГЛАВА 22
Если бы Томас перестал замечать голые стены вокруг, тесноту помещения, отсутствие окон, он бы мог вполне забыть, что находится в заточении. Потому что на грубых досках стола перед ним стоял большой глиняный кувшин с добрым элем, а рядом — дымящаяся миска с духовитой жирной похлебкой прямо из кухни сестры Матильды. Тут же лежала коврига свежего хлеба и кусок аппетитного янтарного сыра. Настоятельница проявляет редкую заботу о своем собственном заключенном, спасибо ей…
Все это он в конце концов заметил и оценил, как и то, что ножа ему не дали. И несмотря на изобильную пищу, есть сразу расхотелось.
Помощник Ральфа Кутберт смущенно кашлянул:
— Я нарежу вам сыр, если хотите, брат.
— Ничего, пусть так, — ответил Томас с бледной улыбкой. — Я буду грызть его, как здешняя крыса. Но все равно спасибо за желание помочь.
— Полагаю, это не слишком большое утешение, брат, — продолжал Кутберт, — но не могу не сказать: многие в деревне выражают вам свое сочувствие. Особенно те, кому вы в свое время помогли вместе с сестрой Анной. И без нее.
— Значит, в деревне уже все известно?
— Новости шагают споро! Братья и сестры, извините меня, тоже языками работать умеют.
Томас пожал плечами:
— Все мы люди.
Кутберт оглянулся, словно кто-то мог их здесь подслушать, и, понизив голос, произнес:
— Некоторые говорят, что наш коронер перестарался. Запер вас в темницу, чтобы ублаготворить начальника. А еще говорят, что на самом деле в этом замешан кто-то шибко знатный и нашего коронера подкупили.
— А что ты думаешь, Кутберт?
Тот в сердцах сплюнул:
— Наш Ральф скорей даст яйца себе отрезать, чем купится на неправедные денежки. — Он замолчал с таким видом, словно сам не понял, как у него могло вырваться такое, и потом сказал: — Прости, брат, мой грубый язык.