— Кого вы любили, как царь Давид своего сына Авессалома, — тихо сказала Элинор.
— Да, с самого его рождения. И он отвечал мне сыновней любовью.
— Его отец умер? — спросил Томас.
— Нет. Мой старший брат неплохой человек, но он больше занимался охраной своих владений — они находятся на границе с Шотландией, — чем сыном. Он редко бывал дома, и я стал для Мориса вторым отцом.
— До того, как отправились в крестовый поход, — сказал Ральф.
— За что проклинаю себя. Но я хотел обрести независимость, для чего нужно было заиметь деньги. Брат осудил меня, он говорил, что, если бы я не уехал первым, Морис никогда не оставил бы родной дом. А теперь, писал он мне в своем послании, я должен нести полную ответственность за безопасность племянника и его благополучное возвращение домой.
— Но он получил там страшную рану, — проговорил Томас.
— Да. Когда он не вернулся после очередного сражения и соратники сказали мне, что он убит, я так скорбел, что не мог даже отправить брату весть о его смерти. И хорошо сделал. Потому что вскоре оказалось, что он выжил: его спасла и выходила юная сарацинка. Он вернулся вместе с ней, и она стала его женой.
— Как? — Ральф покачал головой. — Мусульманка?
— Сначала я думал, она его наложница, но он рассказал, как она спасла его и что он ее любит и хочет сделать своей женой. Она приняла нашу веру, и они тайно обвенчались.
Уолтер умолк, и Элинор после непродолжительного молчания сказала:
— Вы упомянули о человеке, который заколол жену Мориса. Ее ужасная смерть так подействовала на разум вашего племянника?
В часовне стояла полутьма, в которой обе глазницы Уолтера казались пустыми. Он ответил не сразу, и слова его предназначались уже не им, а ему самому, такими тихими они были:
— Он любил ее неистовой любовью. И умом тронулся, верно, еще до того, как женился на ней.
— Но ведь она обратилась в нашу веру, — сказала Элинор.
— Миледи, простите, но вы плохо знаете этот мир! Ее соплеменники, ее родня уничтожали нас, как диких зверей! Крестилась или нет, она осталась их семенем — по роду и племени. И он понимал: его сподвижники посчитают то, что он сделал, грехом, даже предательством. Как посчитал его отец, когда узнал об этом. И как посчитал бы я, если бы он мне открылся. Но он, понимая это, молчал. До поры до времени… Он поместил эту женщину — до того, как увезет ее с собой в Англию, — туда, где содержались пленные сарацинки. Он думал: ей там будет лучше среди своих. Он не знал, не мог предположить, что тот дом станут навещать наши солдаты, и однажды встретил там одного из нашего отряда, который выбрал для своей услады его женщину. Она сопротивлялась, но он овладел ею, а потом — и это случилось уже на глазах у Мориса — стал глумиться над нею и заколол, вонзив меч в промежность… Вот когда мой племянник сошел с ума.
— И его тайна раскрылась? — спросил Томас, на глаза которого навернулись слезы.
— Только его безумная любовь к ней, но не их тайный брак. Он так сокрушался, так стонал и кричал, что солдаты были не в силах его унять и притащили ко мне. Я тоже не мог с ним справиться, пришлось связать несчастного и отобрать оружие. Когда он немного успокоился, я сопроводил его в Англию.
— Где он зарезал крестоносца, — сказал Ральф. — За что?
— Это был тот самый, кто надругался над его женой.
— Женой! — с гневным презрением произнес Ральф. — Этот солдат был наверняка смелым воином и славным боевым товарищем. А что ваш Морис с ним сделал? И почему вы ничего не сделали, чтобы такого не случилось? Вы же знали… Были рядом с ним…
— Я мало что знал, увы… Этот солдат возвращался с нами на одном корабле, и Морис уже тогда лелеял мысль об отмщении, но я это понимаю только теперь, потому что племянник не посвящал меня в свои замыслы. Он вообще не говорил. Был как не от мира сего. Дважды пытался выброситься за борт… У меня хватало забот.
— И что за странное совпадение… — в голосе Ральфа звучало недоверие, — что вы встретились на дороге к Тиндалу. Не вы ли для чего-то направляли племянника по следу солдата вместо того, чтобы всячески стараться развести их?
— Отбросьте, коронер, излишние подозрения. Встреча действительно оказалась случайной: просто мы шли в одном направлении, а там, на дороге, солдат начал насмехаться над Морисом и чуть ли не петь себе осанну за то, как он расправился с той паршивой шлюхой. И тогда я уже не смог остановить племянника…
— Возможно, Господь простит там… — Элинор указала на небо, — этому крестоносцу его гнусную жестокость. Но только после того, как подвергнет заслуженным мучениям в аду. Эти мучения начались для него еще на земле.
Уолтер задумчиво посмотрел на нее, видимо не совсем понимая, что она вкладывает в эти слова.
Ральф сказал о том же намного проще:
— За содеянное этот солдат заслужил самое страшное наказание, вы правы, миледи. Однако и с ним поступили не лучше. И преступлению не только не помешали, но даже, быть может, содействовали вы, сэр Уолтер. Зачем?
— Клянусь чем угодно, коронер, я не хотел такого! — воскликнул тот. — Когда они снова встретились, это было для меня подобно какому-то знаку свыше. Прихотью или шуткой Бога. — Говоривший повернулся к Элинор. — Еще одним знамением. Его справедливости, быть может?
— Все это останется Его тайной, — ответил за нее Ральф. — Лучше поговорим о делах земных. Итак, вы сознались в убийстве, сэр…
— Подождите, Ральф. Еще несколько вопросов, Уолтер, если позволите. — Тон Элинор был вежлив, но непреклонен. — Вы и ваш племянник оба с запада Англии. Почему вы с ним оказались здесь, так далеко от знакомых мест?
— Потому что в меня вселил надежду на его исцеление тот, кого вы хорошо должны знать; кто, в отличие от многих других знавших о женитьбе Мориса, по-доброму отнесся к нему. Я говорю о вашем брате, миледи, которому вы писали о лазарете в Тиндале и что здесь пытаются лечить не только тела, но и души. Лорд Хью рассказывал мне…
— Отчего же вы сразу не сообщили об этом настоятельнице? — спросил Ральф. — Странно как-то.
— Ничего странного, коронер. Это бы могло повести за собой много других расспросов, а я не хотел, чтобы нас узнали. Думаю, вы сделали бы так же, если бы ваш племянник только что убил человека и вы считали бы, что он поступил по совести, и хотели не только сохранить ему жизнь, но и вылечить от душевной болезни.
— И чтобы сделать первое, — сказал Ральф, — то есть запутать расследование, вы воткнули в мертвое тело солдата кинжал с арабскими письменами?
— Да, коронер. Этот кинжал я привез с собой из Акры. И с этой же целью я обвернул труп в мой плащ — чтобы у шерифа было две версии: месть сарацинов или смертельная ссора двух бывших крестоносцев.
— Что ж, запутать нас вы сумели, — признался Ральф. — Но почему после этого не скрылись из Тиндала? Даже не пытались.
— Потому что любил Мориса, — не сразу ответил Уолтер и, повернувшись к Элинор, прибавил: — Вы не представляете, миледи, как благотворно на него почти сразу подействовало общение с сестрой Кристиной! Я видел своими глазами его преображение, и во мне проснулась надежда, что еще немного, и я смогу привести домой, к отцу, исцеленного сына.
— Но что же произошло? — спросил Томас. — Почему все так окончилось?
— Не в моих силах ответить — почему, могу только рассказать, что произошло. Заранее прошу прощения, миледи…
— Продолжайте, сэр, — сказала Элинор.
— Как я уже говорил, в ночь, когда было совершено нападение на вашу монахиню, я ненадолго отлучился из комнаты, а когда вернулся, Мориса не было, и я отправился на поиски. Проходя мимо часовни, услыхал шум, зашел туда и увидел его там… Сестра Кристина лежала на полу без чувств, избитая, а он… — Уолтер замолчал.
— Говорите, — произнесла Элинор.
— Он пытался овладеть ею, миледи. Клянусь своей честью, он не понимал, что делает, и вовсе не желал нарушить ее девственность. Да и не мог бы… Мужской силы в нем не было… Когда я его оторвал от нее и поставил на ноги, он разрыдался, как ребенок, и стал спрашивать у меня, отчего его жена вернулась к нему в обличье монахини. Потом начал просить, чтобы я сказал ей, что он не хотел причинить ей ничего плохого — просто глаза у нее были почему-то открыты, и он пытался закрыть их, как полагается умершим… Я привел в порядок его одежду, отвел его в палату, уложил в постель, заставил выпить лекарство…