Дагоберт отважно сражался за короля, а в промежутках между войнами сопровождал ходившие на юг торговые караваны. Он многое узнал в тех краях и многому научился.
Как ни странно, редкие появления отца всегда совпадали с его пребыванием дома. Скиталец наделял Дагоберта богатыми дарами и мудрыми советами, но разговора у них обычно не получалось, ибо что мог сказать юнец такому человеку, как Карл?
В тот год Дагоберт принес жертвы в святилище, выстроенное Виннитаром на месте, где стоял когда-то дом, в котором родился мальчик. Похоронив дочь, Виннитар велел сжечь этот дом, где она провела так мало дней. Скиталец запретил кровавые жертвоприношения и дозволил помянуть Йорит лишь первыми плодами земли. Позднее кто-то пустил слух, что яблоки, брошенные в огонь перед каменным алтарем, превратились в Яблоки Жизни.
Когда Дагоберт вступил в пору зрелости, Виннитар подыскал ему жену — Валубург, сильную и пригожую девушку, дочь Оптариса из Долины Оленьих Рогов, второго по могуществу человека среди тойрингов. Скиталец почтил свадьбу сына своим присутствием.
Он был среди готов и тогда, когда Валубург родила первенца, которого родители назвали Тарасмундом. В тот же год у короля Геберика тоже родился сын, Эрманарих.
Валубург рожала мужу одно дитя за другим, но не могла привязать его к дому. Дагоберт не ведал покоя. Люди говорили, что в его жилах течет отцовская кровь, что он слышит зов ветра, доносящийся с края света. Возвратившись из очередного похода на юг, он принес нежданную весть: правитель Рима по имени Константин победил всех своих соперников и сделался единоличным владыкой.
Может быть, именно это известие подстегнуло Геберика, хотя он и без того не спешил вкладывать меч в ножны. Потратив несколько лет на приготовления, король повел свое войско на вандалов.
Дагоберт между тем окончательно решил переселяться на юг. Скиталец одобрил его решение, сказав, что те земли предназначены готам судьбой и что, очутившись там первым, он сможет выбрать себе удел по собственному желанию. Дагоберт принялся созывать в дорогу соседей, понимая, что дед прав: в одиночку он туда не доберется. Но отказать королю, не откликнувшись на его призыв, значило покрыть себя бесчестьем, а потому, получив стрелу войны, он двинулся на соединение с Гебериком во главе отряда в сотню с лишним воинов.
Битва завершилась кровавым сражением, задавшим роскошный пир волкам и воронью со всей округи. В ней пал король вандалов Визимар. Погибли и старшие сыновья Виннитара, помышлявшие о переселении на юг заодно с Дагобертом. Сам Дагоберт уцелел, не был даже сколь-нибудь серьезно ранен, и все восхваляли его за проявленную доблесть. Нашлись, правда, такие, которые говорили, что на поле боя его оберегал от вражеских копий Скиталец, но Дагоберт возражал клеветникам: «Отец пришел ко мне лишь в ночь перед решающей схваткой. Мы долго сидели, и я попросил, чтобы он не умалял моей славы, сражаясь за меня, а он ответил, что на то нет воли Вирд».
Наголову разбитые вандалы вынуждены были спасаться бегством. Помыкавшись какое-то время по берегам Дуная, они испросили у императора Константина разрешения поселиться на его землях. Император, никогда не пренебрегавший добрыми воинами, позволил вандалам обосноваться в Паннонии.
Дагоберт, благодаря своему происхождению, женитьбе и завоеванной в боях славе, стал предводителем тойрингов и, дав им достаточно передохнуть после войны, повел их на юг.
Будущее рисовалось в радужном свете, а потому мало кто остался на насиженном месте, но среди этих немногих были старый Виннитар и Салвалиндис. Когда повозки переселенцев скрылись из глаз, старикам в последний раз явился Скиталец. Он был добр с ними, ибо помнил все, что связывало их, и ту, что спала вечным сном на берегу Вислы.
1980 г.
Меня распекали на все лады за нарушение устава и только лишь по настоянию Герберта Ганца, уверявшего, что ему некем меня заменить, позволили продолжать выполнение задания. Но распекал меня вовсе не Мэнс Эверард. У того были свои причины держаться в тени. Постепенно они выяснились — как и то, что Эверард изучал мои отчеты.
В промежутке с четвертого по двадцатый век прошло около двух лет моей настоящей жизни с тех пор, как я потерял Йорит. Горе сменилось глухой тоской — ах, если бы она пожила хоть чуть-чуть подольше! — но иногда обрушивалось на меня всей своей тяжестью. Лори, как могла, помогала мне свыкнуться с мыслью о потере. Признаться, я и не подозревал, какая замечательная у меня жена.