Селия не спеша прочла принесенный Джозефиной текст, а потом снова перечитала несколько параграфов. Наконец, закончив чтение, она отложила в сторону бумаги и потянулась за стаканчиком джина.
— Только не старайтесь быть снисходительной, — проговорила Джозефина и тут же рассердилась на саму себя за то, что не удержалась от замечания. — Я готова к любой критике.
— О снисходительности тут нет и речи, — с улыбкой заметила Селия. — Написанное вами производит сильное впечатление — на мой взгляд, так даже слишком сильное. Читаю, и сразу же накатывают воспоминания. Понять, что чувствует человек, участвуя в смертной казни, может только тот, кто сам это пережил, но ваше описание очень близко к достоверному. Можно мне сделать несколько замечаний?
Джозефина кивнула.
— Конечно, это все на ваше усмотрение и зависит оттого, насколько вам важно, чтобы достоверность не испортила художественности повествования, но те самые последние часы были далеко не такими спокойными. Я понимаю, что вы хотели особо выделить отношения между преступницей и надзирательницей, однако, если вы простите мне безвкусное сравнение, эта камера напоминала Центральный вокзал в Финчли. Кто только не побывал в ней в утро перед казнью: сначала начальник тюрьмы, потом тюремный капеллан… Не могу ручаться за то, что было в камере Уолтерс, но с Амелией Сэч капеллан провел немало времени. Да, кстати, начальник тюрьмы всегда спрашивает приговоренных, не хотят ли они сказать что-нибудь напоследок.
— И Амелия сказала?
— Нет.
— Значит, в последнюю минуту она не сделала никакого признания?
— Нет. Ни Сэч, ни Уолтерс ни разу ни в чем не признались. Я от кого-то слышала, будто Уолтерс сказала, что, если Сэч умрет, она тоже не против умереть, но я не знаю, правда это или нет. Под конец отношения между ними стали весьма неприязненными. Уолтерс считала, что Сэч, делая все возможное, чтобы спасти собственную шкуру, ее предала, а Амелия настолько искренне верила в свою невиновность, что считала, будто ее предало правосудие. Видите ли, сами убийства совершала Уолтерс, а Сэч делала все возможное, чтобы не испачкать руки кровью. Она изо всех сил старалась, чтобы я и другие надзирательницы, которые за ней смотрели, ясно это поняли.
— Но разве не еще большее преступление — делать грязное дело чужими руками?
— Амелии это представлялось совсем по-другому. И меня удивляет, что ее адвокат на суде не настаивал на ее физической непричастности к убийствам.
— Так как же все-таки Сэч и Уолтерс распределяли свои роли? В газетах о многом умалчивали, а мне бы хотелось услышать об этом от того, кто их знал.
— У Сэч было нечто вроде лечебницы, в которой перед родами и в период родов содержались молодые женщины. Большинство из них были незамужними матерями, отчаянно пытавшимися скрыть свой позор и каким угодно путем избавиться от ребенка. Сэч, очевидно, говорила им, что знает множество женщин, мечтающих взять на воспитание детей, и предлагала найти для их ребенка хорошую семью.
— Наверное, за небольшую плату.
— Но не такую уж и маленькую. Большинство из них платили по тридцать фунтов, что в те времена было немалыми деньгами, особенно для женщин с их положением.
— И что дальше? Они платили ей деньги, а потом уже больше никогда не видели своих детей?
— Именно так оно и было. И все эти женщины верили, что их детей взяли на воспитание. Или по крайней мере так они говорили, хотя я думаю, что некоторых из них, любой ценой хотевших избавиться от младенца, не очень-то заботило, что с ним происходило дальше. А на самом деле дети попадали к Уолтерс, которая их попросту убивала. Однажды кто-то увидел, как она несла мертвого ребенка, и тут же навел полицию на Сэч. Та отрицала, что хоть что-нибудь знает об этих убийствах, но ей никто не поверил.
— А вы верите, что Амелия была невиновна?
— Надзирательнице думать о виновности и невиновности нельзя — это просто не ее дело. И выполнять свои обязанности она может лишь при обязательной вере в правосудие. Оглядываясь назад, я думаю, что приговор был справедлив, хотя обе женщины считали, что с ними обошлись слишком уж сурово. С той минуты, когда объявили приговор, и до утра казни заключенные друг друга не видели, но они сидели в соседних камерах, и нам было слышно, как женщины то и дело колотили кулаками по стенке камеры и обвиняли друг друга.
— Вы тогда в первый раз участвовали в казни?
— В первый и последний. Три года прошло с тех пор, как в нашей стране повесили женщину. Это была первая казнь женщин при новом короле, из-за чего почему-то подняли много шума. И это была первая казнь в новой тюрьме «Холлоуэй». Можно даже сказать, это была некая проверка.