— Присяжные заседатели?
Селия кивнула:
— Тела выставляют в гробах рядом с эшафотом; гробы, разумеется, — простые деревянные ящики. Доктор, как обычно, констатирует, что казнь проведена по правилам, и подтверждает, что смерть была мгновенной, — ну все то, что, как вы знаете, положено говорить, дабы демократическое правительство по поводу подобной процедуры не чувствовало угрызений совести. И в данном случае это утверждение было сущей правдой, но, похоже, далеко не всем так везло. — Селия умолкла, и Джозефина подумала, что она, наверное, представила себе эту сцену так, будто та произошла не далее как вчера. — И еще случилось нечто необычное. На оба мертвых тела кто-то положил по букету фиалок.
— Кто-то? И мне позволено угадать, кто именно?
— Это ваш роман, — улыбнулась Селия. — Спасибо, что вы приписали мне в нем такое мужество, но боюсь, что этот отрывок не отражает действительности. Когда наступили те самые последние минуты, я не смогла посмотреть Амелии в глаза.
— О чем же вы тогда думали?
— Я думала, Джозефина: «Господи, спасибо, что меня миновала сия участь». О чем еще можно думать в такую минуту?
Джозефина Тэй (без названия) Черновик № 1
Клеймор-Хаус, Ист-Финчли, среда, 12 ноября 1902 года
Амелия Сэч, прижимая к груди младенца, нетерпеливо поглядывала на часы, чей беспрестанный, назойливый бой сейчас единовластно царил в передней дома на Хартфорд-роуд. В последнее время ожидание, похоже, руководило всей ее жизнью: ожидание прибытия младенцев, ожидание их отбытия, ожидание очередного робкого стука в дверь, с которого все начнется сначала. Уже прошло двадцать минут со времени, указанного в телеграмме, а Уолтерс не было и в помине. Амелии иногда казалось, что она опаздывала нарочно: пусть, мол, Амелия видит, какая я незаменимая, пусть подождет и подумает, что она станет делать с этим нежеланным ребенком, если я не явлюсь.
Ребенок на руках у Амелии зашевелился и заурчал от удовольствия. Девочке было всего несколько часов от роду, а она уже чувствовала себя как дома в этом непонятном новом мире, куда малышка явилась совсем по-деловому, без особой суеты. Роды прошли легко, и не было никакой нужды вызывать местного доктора. Амелия посмотрела на девочку, чтобы удостовериться, что ей тепло в капоре и шали, которые заботливо связала ее мать. Во всей только что завершившейся процедуре была всего лишь одна неловкость: когда она подала ребенка матери для прощания, та взглянула на него с такой нежностью и таким отчаянием, что у Амелии мелькнула мысль: «Женщина передумала». Теперь в глубине души она почти желала, чтобы так оно и было.
Исходившее от ребенка тепло, как всегда, напомнило ей ощущение, которое Амелия испытала, когда впервые взяла на руки собственную дочурку. Это случилось более четырех лет назад, но казалось, произошло накануне, и теперь в ней всякий раз вспыхивала радость и гордость, когда она смотрела на свою малышку, свою Лиззи, с ее прелестными каштановыми волосами и тонкими чертами лица — миниатюрную копию самой Амелии. После стольких лет бесплодных надежд рождение дочери казалось чудом, и теперь Амелия без конца думала о ее будущем. Она ни за что не хотела, чтобы девочка хоть когда-нибудь принимала те нелегкие решения, которые пришлось принимать ей самой. Но Амелия утешала себя мыслью о том, что в результате ее дело разрасталось с каждым днем. После прихода нового монарха для женщин на нижней ступени социальной лестницы ничего не изменилось, и по-прежнему было немало тех, кто жаждал избавиться от своего позора, и если бы она им не помогала, убеждала себя Амелия, этим занялся бы кто-нибудь другой.
Помещение на Хартфорд-роуд, в котором имелось четыре комнаты, оказалось самым просторным из всех, что у нее были прежде. Здание Клеймор-Хауса выглядело превосходно и отлично подходило для родильного дома и ухода за детьми. По закону Амелия не могла держать в этом доме больше одного ребенка, но Финчли находился в той части города, куда редко заглядывали инспекторы Лондонского городского управления, не говоря уже о том, что в исполнении многочисленных правил городские власти проявляли гораздо меньше рвения, чем законодатели в их сочинении.
Правда, Амелии и скрывать-то было нечего. Когда в своем объявлении в журнале она предлагала за умеренную цену квалифицированный уход за роженицами и детьми, то писала сущую правду. За последние полтора года через ее руки прошло более двадцати женщин, и Амелия весьма удивилась бы, если бы узнала, что хоть одна из них осталась недовольна. Уверенные в том, что она их не выдаст, женщины стекались к ней со всей страны, и лучшего места им просто было не найти.