Есть такие лица, что взглянешь на них — и тебе становится весело. Увидев этого киномеханика первый раз, Гурин сначала развеселился, но скоро почувствовал, что это самолюбивый и недобрый парень. Глаза его, ищуще-напряженные, так и рыскали по сторонам. Едва теплоход причаливал у какого-нибудь селения, как он сбегал на берег, куда-то мчался, а потом притаскивал сумку с рыбой и с банками муксуньей икры.
Софрон был уверен, что только он живет правильно. И поэтому обожал поучать всех, изрекая всякие истины…
Мельтеша по рубке, он напористо убеждал кэпа:
— Ведь она же еще совсем зеленая! Что же из нее дальше-то будет?! Ведь жизнь прожить — это не поле перейти.
Гурин садится на деревянный диванчик.
— Это такая хитрая бестия, что ей в рот пальца не клади! Задурила башку Витьке, женила его на себе, а теперь взялась за Николая. Семья — это же ячейка общества. А она разрушила ее. Надо призвать к порядку. Мы все в ответе друг за друга.
— Мало ли их, таких-то? — усмехается Шляхов, зорко глядя вперед и примечая все пылающе-алые бакены, красные створные знаки на островах, знакомые яры и старые деревья, по движению воды угадывая опасные мели. С высоты стеклянной рубки хорошо и далеко видно во все стороны.
Внезапно на реку обрушился сильный ветер, и Обь расходилась вовсю, покатились большие волны с пенными гребнями. Вода здесь была не серая, а густо-коричневая, и пена тоже коричневатая, как чай в ведре над костром. По этой воде Шляхов уже знал, что недалеко здесь впадает таежная река Кеть, она и приносит этот торфяной «чай».
За тридцать лет плавания он изучил Обь-матушку, как свою улицу. Киномеханик все мечется, все громит безнравственность молодых, а капитан знай себе покручивает штурвал.
— По-моему, это Николай бегает за ней по пятам, — ворчит Гурин. — Покоя не дает ей.
— А чего ему зевать, если может клюнуть, — замечает Шляхов и добродушно смеется.
— А если это кого-нибудь из троих на всю жизнь ранит? — Гурин холодно смотрит в затылок, на красноватую шею капитана.
— Э, молодые! С них все это как с гуся вода. Отряхнулись и пошли. Все мы были такими.
— Ну, не скажите! — Гурин все не спускает взгляда с затылка Шляхова. — Не для каждого все просто… Может, для Николая и просто, а для этого самого Виктора?.. Да и Зоя… Могла ведь и ошибиться…
— Да она девчонка неплохая, — соглашается капитан. — Работящая, дисциплинированная.
— Вот-вот-вот! — так и всплеснулся киномеханик. — Я и толкую, что это хитрая бестия, некуда пробы ставить. Она умеет прикинуться невинной овечкой.
— Ну, а вам-то какое дело до нее? — злится Гурин, — Любила — разлюбила, ушла — пришла: это все ее личное…
— Вот это здорово! Хорошенькое дело! — изумляется киномеханик. — Жить в обществе и быть свободным от общества! Это не наша философия.
Гурин вздыхает и спускается по крутой лесенке, уходит из рубки…
Еще солнце не зашло, а уже появилась луна, смутная, как бы прозрачная. Долго вышагивает Гурин на корме, где нет леденящего ветра. Он думает о неведомом ему Викторе на буксире и через себя, через свою далекую унизительную историю понимает, что сейчас происходит в его душе…
Продрогнув, уже в темноте, Гурин уходит в каюту. И ему представляется, что у Зои сейчас такое состояние, как будто она живет в заброшенной на берегу деревеньке с заколоченными окнами и дверями. Одна в таких вот выморочных развалинах.
6
Гурину иногда снилась эта заброшенная деревенька, с тощей кошкой на завалинке. И всегда он просыпался от этого сна переполненный смутной тревогой.
Вот и сегодня приснилось ему это заброшенное человеческое гнездо. Он ворочался и ворочался на своем скрипучем ложе. Мучила бессонница — это уж от возраста, от беспорядочной жизни, от многолетней работы. Наконец вышел из каюты. Ночь угрюмая. Он скитался по тесной палубе, и некуда ему было сбежать от самого себя, от своих мыслей…
Жена вспоминалась, то живая, молоденькая, то старая, мертвая.
И это было страшно…
И он обрадовался, когда к нему подошла Анна Филаретовна. Все-таки живут они в одном доме и в одном подъезде; жена любила поболтать с ней.
Они стояли освещенные из окошка каюты.
— Скучаете? — участливо спросила Анна Филаретовна, поднимая от ветра меховой воротник пальто.
— Если бы только скучал, — буркнул себе под нос Гурин, и взгляд его стал тяжелым, усталым, глаза его словно бы медленно гасли, засыпали. И почему-то напомнил Гурин Анне Филаретовне еле плетущегося, измученного вола.