Когда-то, вечность назад, он сходил на этот берег в толпе актеров и шел к клубу. И все они жили тогда в школе, играли спектакли… Где они теперь, все эти свидетели его унижения? Сколько их уцелело?
Надо бы ему сейчас вспоминать о молодости и любви, вспоминать с благодарной, светлой печалью, но их так унизили тогда, что сейчас, даже через толщу времени, проступало в душе всего лишь смутное отвращение к ним…
За двадцать дней на теплоходе он до того засиделся, что тело его уже бунтовало, требовало движений, усилий, и поэтому он не взошел, а взбежал на высокий берег. Р1 там увидел большое село. В домах трещали печи, из труб валили дымки, сияли окна, пахло похлебкой… Ну, здесь еще можно жить. Но уж этот суровый мир берега, — не дай бог!
Гурин бродил по пустынным улицам, среди бревенчатых изб, не узнавая ни одного места, ни одного уголка. Под ногами хрустели лужи, застекленные морозцем. Снежок лежал пушистыми шапками на вилках еще не срубленной капусты, на совсем еще зеленых листьях малины. От этой единственной, редкой зелени сладко, весенне дрогнула душа…
7
Ночью, в пустынной протоке, пристали к плавучей нефтебазе. Она была причалена к высокому — стеной — дикому берегу.
К Гурину подошла Анна Филаретовна, села рядом. Дул пронизывающий ветер, угрюмо плескалась Обь. Пожилая женщина в телогрейке, в сапогах, в шали стояла среди баков в темноте и ветре. Она отпускала судам дизельное топливо.
Николай кошкой прыгнул к ней через поручни. Он стремительно орудовал со шлангом, светил карманным фонариком, кричал дружкам Косте Мухе и Ванюшке Чеснокову:
— Чего рты разинули! Тяните шланг!
Луч метался по темной рубке, по женщине, по цистернам. Сильно пахло нефтью. С высоты яра сыпалась на палубу сухая листва. Костя и Ванюшка, как всегда, задирая друг друга, дурачась, тянули змею шланга к люку в машинное отделение…
— Это — Афанасьевна, — сказала Анна Филаретовна, показывая на хозяйку нефтебазы. — Не сладко ей, сердешной, живется. Мужик ее спился вконец и куда-то исчез. Дети разлетелись, никто из них не помогает ей. А легко ли в пятьдесят лет остаться одной-одинешенькой? — Анна Филаретовна вздохнула.
Гурин представил, как неуютно и безотрадно живется этой женщине среди цистерн, в глухой протоке.
— Мда-а-а, — согласно промычал он.
— Вот и вы теперь остались одни… Заболеете, а вам и воды никто не подаст. Мертво будет в пустой квартире… — Она помолчала, а потом просто, серьезно и душевно посоветовала: — Женитесь-ка вы на мне. И вам будет лучше и мне. Я еще крепкая… Я и обед сготовлю, я и постираю. Возьму на себя все домашние дела, а вы своим занимайтесь.
Гурин слушал ее с изумлением. Уж очень неожиданным был ее разговор.
— Чего нам теперь, седым-то? Мы свое отлюбили, перебесились. Теперь нам нужны только уважение да помощь. Двоим не так будет скучно да одиноко коротать свой век. Вы меня давно знаете — по соседству живем. Нрав у меня легкой, веселой; я не скандалистка и не склочница…
«Вообще-то она разумно говорит», — подумал Гурин. И все-таки обиделся. «Неужели уж он такой старик, что ему нужна нянька?» «Скоротаем свой век». «Да что она, ополоумела, что ли, эта «поварешка»?! Я для нее уже не мужчина!»
Гурин сердито сопнул носом, но, боясь непоправимых, грубых слов, сдержал себя, пошутил:
— Какой уж из меня жених! Был конь, да износился…
— Ну, чего это вы на себя поклеп возводите? Скучно станет, заглядывайте ко мне в мою келью-каюту, — посидим, поговорим обо всем. — И Анна Филаретовна мягко уплыла в темноту.
«Вот тебе и «поварешка»!» — засмеялся про себя Гурин.
— Отвяжись ты, надоедливая муха! — заорал Ванюшка и бросился на Костю. Они сцепились, упали на палубу.
— Эй, вы, обормоты! — закричал им Николай. — Шланг оборвете!
Гурин с удовольствием смотрел, как барахтались парни, переполненные силой, азартом и радостью.
— Воду она, видите ли, будет подавать мне, — весело проворчал он… И вдруг поймал себя на том, что этот неожиданный разговор как бы встряхнул его, напомнил о жизни, о чем-то молодом в ней, что он уже перестал чувствовать в последнее время. И ему от этого стало легче и подумалось, что еще не все кончено, что впереди кое-что есть, только нужно пересилить свою слабость и взмахнуть крыльями. И ему померещились впереди еще многие годы жизни.
Он тихонько засмеялся от этих мыслей и, словно проснувшись, удивленно огляделся вокруг потеплевшими глазами…
Едва отплыли от нефтебазы, как из мрака ветер понес мелкий снег, выбелил палубу, пальто Гурина. Побелели и песчаные отмели и берега. Обь заволновалась, вспенилась. Но порыв ветра пронесся, и снег перестал сыпаться.