Старик не стал мучить их своим печальным лицом. Он пожал им руки и ушел к себе. Его всю жизнь мучила бессонница, но на этот раз он спал крепким сном. Ему даже снились сны. Снились самые постыдные моменты его жизни, снились и радостные моменты — словом, ему снилась его жизнь, которая будто бы уходила от него, проходила мимо него.
Проснулся он как обычно рано и поплелся к морю, к тому мятежному, неспокойному морю. Спустившись со второго этажа в общую комнату, где вчера он пил вместе с хозяином, он увидел того мальчика, который, по-видимому, изучал шахматы. Старик, не заметив мальчика, не обратив внимания на его приветствие, направился к берегу.
Берег приносил спокойствие старику. Он сидел на песке в полном одиночестве, и только теплые волны грели его душу.
Старик вспоминал свою жизнь. Была ли его жизнь печальной? Нет, не была. Она была обычной, простой, самой что ни на есть хорошей; старик всю свою жизнь жил мечтой, жил одной единственной задачей, которая до сих волновала его сердце. Мечта эта стала впоследствии его навязчивой мыслью; много времени он уделял простому на первый взгляд вопросу: как прожить жизнь достойно, осмысленно, оставив после себя неплохое наследие? Ведь в этом подлинное счастье: умирать, зная, что созданные тобою творения переживут тебя, весь мир людской и саму смерть?
Подобный размышления не давали ему покоя: он знал, что должен работать ради этой задачи, но всегда чего-то да не хватало. Старик с улыбкой вспоминал свою молодость; в то время, как все его сверстники жили обычной студенческой жизнью, он работал. Выходили неплохие стихи, маленькие рассказы, впрочем, которые постоянно ему не нравились; в них не было того, что было у авторов, которые все-таки в схватке со смертью одержали победу — в рассказах не было той живости, правды, быть может, какого-то особенного мастерства. Года летели, летели крайне быстро. Время играло против него. После того, как прошла студенческая жизнь, началась новая и более унылая жизнь — жизнь обычного рабочего, чье существование похоже на бесконечную череду одних и тех же событий. Осознание того, что рано или поздно он проиграет сражение, сводило его с ума; неужели он был не достоин, чтобы создать хоть что-то ценное? Примерно в то время из-под его пера вышел неплохой сонет в духе Шекспира:
«Года бегут, бегут ретиво,
И смерть грозит расправой нам,
А жизнь так сладостно красива,
Когда даёт цвести порам.
Стирает время жизнь рукою,
Не молод ты уже, мой друг,
Пора оставить за собою
Наследие твоих заслуг.
Будь живым! Созидай и твори
Красоту созданий мысли,
Пробуди тех лежащих в пыли,
Что над обрывом повисли.
И пусть открыты смерти врата,
Твой облик не умрет никогда.»
Сонет был прекрасен, и все-таки предпоследнее четверостишие сводило его с ума; оно будто было взято из другой его работы, ломало основное настроение, привнося в него какую-то особую дерзость и буйство.
И вот, прошли года, и старик в поиске какого-то ответа поселился в этой небольшой гостинице у моря. Находясь на море и вспоминая все, что было в его жизни, он едва ли мог сдерживать себя: слезы текли ручьем из его глаз. То, что казалось ему важным в молодости и юности, разваливалось на его глазах. Смерть маячила на горизонте, а он по-прежнему писал в стол, по-прежнему был одинок. Одиночество, как и эта навязчивая идея, преследовало его по пятам. Он видел в себе талант писать, талант читать между строк и находить связь, там, где ее не было. Но ближнее его окружение едва ли могло его понять; более того, его взгляды на те или иные вещи вызывали возмущение, а «странный» образ жизни не находил отклика ни у кого. Никому не было дела до «странного писаки», который жил затворником и мечтал о несбыточном.
Успокоившись, старик взглянул в морскую даль. С утра море было прекрасно, солнце еще только-только поднималось. Морская гладь пенилась и бурлила, волны раз за разом разбивались о берег и возвращались, чтобы вновь разбиться.
«И вновь я здесь, с тобой я, море!» — шептал про себя старик, будто бы молитву, каждый раз, когда оставался наедине с морем. На самом же деле это была строчка из его неоконченного стихотворения, которое он так и не закончил.
Но на этот раз эта мысль не успокаивало его; казалось, нечто задело его кровоточащую рану так, что боль начала ныть с еще большей силой.