— Прятаться вздумал?
Пальцы вожака вцепились ему в руку, как когти, и Архангел почувствовал, что плачет.
— Я… я…
Стрелок ударил его кулаком прямо в лицо.
— У, сволочь, трус!
Стрелок бросился на него, сел верхом и стал свирепо обрабатывать кулаками. Что ж, убьет — тем лучше, другим неповадно будет. У них в отряде трусов нет.
Стрелок сидел у него на груди, коленями прижимал к земле руки. На красном разгоряченном лице резко белел извилистый шрам.
Архангел лежал на спине, хватал воздух губами, измазанными краской и кровью. Глаза, обведенные сажей, затравленно смотрели на Стрелка.
— Я бросил гранату, — невнятно проговорил он.
— А кольцо выдернуть забыл. Теперь он все знает. По твоей милости нам пропадать.
Архангел думал, что Стрелок будет еще его бить, но тот не стал. С полдюжины ребят в солдатских гимнастерках стояли вокруг. Стрелок обернулся к ним.
— Сколько раз говорил — расстреляем, и конец. Так нет, пошел, идиот, слюни распустил, цветочки понес!
— Оставь ты его. Не видишь, крови сколько?
— Не бей его больше, Стрелок. Он не виноват.
Вожак поднялся, недовольно ворча:
— Бабы, вот вы кто. Вам бы юбки носить. Как бабам.
Он нагнулся, поднял винтовку и тряхнул Архангела за плечо.
— Ну ты, заткнись! Что у тебя, между ногами пусто?
Мальчик встал, рыдая в голос.
— Я никого не видел, — всхлипывал он.
Стрелок сердито махнул рукой.
— Сказано — заткнись!
Он считал инцидент исчерпанным и повернулся к другим.
— Интересно, какой гад стрелял без моего разрешения?
Ребята молчали.
— Ну, не я, — сказал наконец один. — Я шел прямо за тобой и ни черта не видел.
— И я шел с гобой, — сказал бритоголовый.
— И я… и я… — Стрелок обвел их взглядом.
— Так. Значит, само выстрелило.
— Наверное, это Дурутти, — предположил один.
— Да. Он последний нес оружие.
— Тихо, вы! — сказал Стрелок. — Не стреляли, и ладно. Нечего на других сваливать.
Он быстро прикидывал, что сделать; ребята глядели недоверчиво, и надо было восстановить авторитет любой ценой.
— Не виноват никто, и все виноваты, — хрипло сказал он. — Ну, дело прошлое. Теперь главное — концы в воду.
— В воду? — переспросил бритый, — Как это?
— Убрать Элосеги, — ответил Стрелок. — Чтоб не попал живым к фашистам. Если никто из вас не желает мне помочь, проверну сам.
— Мы ничего не говорим… Мы тебя не оставим, Стрелок, — сказал самый маленький.
— Сам знаешь, мы за тобой куда угодно, только…
Вожак вздернул подбородок.
— Только — что?
Ребята снова недоверчиво помолчали.
— Ты посмотри сам, — сказал один. — Ты не думай, я тебя выдавать не собираюсь, только, по-моему, надо нам сматываться.
Стрелок погладил свой белый шрам.
— Сматываться, говоришь? Здорово придумал!
Все молчали, и в тишине отчетливо слышалось стрекотанье пулеметов.
Стрелок беззвучно засмеялся — смех как будто нарисовали на его хитрой морде — и оборвал так же резко, как начал, словно и не было никакого смеха, и снова его лицо стало похоже на тряпичную маску.
— Идиоты! — крикнул он. — Да вы что, не понимаете; если он сдастся, нам всем конец? Выследят, как собак. Облаву устроят и всех — рр-р-раз!
Он обвел их взглядом, чтобы убедиться в действии своих слов. Тревога и страх были на лицах. Никто не смел поднять глаз.
— Мы убили ихнего, придется отвечать. Будем у них вместо мишени, А вернее, повесят на суку. — Он широким жестом обвел лес. — Сучьев много.
— Правда? — пролепетал самый маленький.
Стрелок зло рассмеялся.
— А ты что думал? Дадут булки с шоколадом?
Раздражение исчезло — ребята явно испугались, и к нему возвращался прежний апломб.
— Что, если детки, так вывернетесь? Такими делами у них марокканцы занимаются. Они шутить не любят. — Он улыбнулся. — Да, неприятное зрелище! Другие целый день болтаются, верещат, пока не подохнут. А ребята дольше всего.
Мальчишка с бритой головой трясся как лист.
— Ты видел, как вешают, Стрелок? — спросил он, и голос у него сорвался.
Стрелок фыркнул.
— Это я-то? Сколько раз! У нас в Окендо каждый день вешали. На площади. Сперва женщин, потом мужчин, а под конец ребят. Привезут на повозке, связанные все, впереди офицер бьет в барабан, чтобы шли смотреть. Потом из повозки вытащат и вешают на деревьях. Кто постарше — на сучьях, а ребят на ветках. Когда все подохнут — снимут и отложат веревку на завтра. Чтобы меня разорвало, если хоть слово соврал.