На цветок гардении, плававший в широкой вазе, села черная бабочка с оранжевой каемкой. Донья Эстанислаа восторженно смотрела на нее.
— Ты обратил внимание на крылышки? — сказала она. — Какой рисунок! Точно череп и кости.
Авель обиженно молчал. Он спросил только: «А правда, что дети рождаются так же, как котята?» И тетя, хоть и не страдала глухотой, притворилась, что не слышит. То, что ей не нравилось, как будто скользило мимо нее. Спокойно глядя вдаль, она переводила разговор.
Он разозлился и спросил снова:
— Дети рождаются, как котята?
Донья Эстанислаа неопределенно улыбнулась и обвела комнату восторженным взглядом.
— Какое прекрасное утро!..
Потом, когда, скривившись от злости, он спросил, не оглохла ли она, тетя сказала, чтобы он пошел к тем, из интерната. «Такие люди, как я, пришли в этот мир, чтобы видеть поэзию, а не грязь жизни». Не обращая внимания на ее умоляющие глаза, он повернулся к ней спиной.
С него хватит! Хватит с него этих ее выдумок, и сыновей, и всяких историй. Чихать он хотел, что они умерли. Он-то небось живой, ему сражаться хочется, повидать мир, а она тут… Почему она в этой вуали в такую жару? Почему боится посмотреть в зеркало? Зачем каждые пять минут мажет лицо одеколоном? Думает вернуть молодость? Он шел по тропинке, заросшей цветами, и сшибал их ногой. «Вот хочу и сбиваю, и никто мне ничего не сделает! И старухины слезы не помогут!»
Утром, когда Пабло сказал ему про детей, он вспомнил маму. Это было давно, когда началась война и бабушка жила в их квартире. Начинался голод, карточки, а мама ужасно толстела. Она ничего не могла делать, ела в постели и дурнела прямо на глазах. Авель удивленно наблюдал за этими переменами. Однажды он потрогал ее живот и спросил: «Что у тебя там?» А мама — он очень хорошо помнит — расцеловала его и сказала: «Там братик, Авель. Он еще не родился».
Ее слова произвели на него странное впечатление. До тех пор он думал, что у женщин бывает водянка («Много арбуза едят», — говорила няня), и вот, оказывается, этот мальчик, брат, связан с мамой гораздо теснее, чем он. Выводов он не сделал — только потом, через несколько дней, когда они пошли с бабушкой и с дядей опознать тело, он снова вспомнил о брате.
Сейчас это все стояло перед ним: там было душно, воздух очень тяжелый; солнце, сквозь жалюзи, ложилось на пол белыми и черными полосками; электрические вентиляторы крутились просто так, лучше от них не было; никто не подумал принести хотя бы цветочек; все были скучные, говорили тихо, слабым голосом. Мама была совсем мертвая, но, может быть, мальчик живой, а его собрались хоронить! Авель всматривался в лицо матери, застывшее, искаженное смертью, и ему так хотелось, так сильно хотелось увидеть брата, но никто его не понял, когда он кричал и просил, чтобы того спасли, Тот мальчик был спрятан, как будто сидел в яйце. Авелю часто снилось потом, как он приближается, рассекая волны, разрывая тоненькую паутину, а перед ним прыгают светящиеся пузыри. Это шел к нему его брат, которого он любил больше всего на свете. Авеля насильно вытащили из убежища, он задыхался от злости и от стыда, и брат-яйцо, которого он представлял вроде рыбы или русалки, вошел в мир его снов в радужном венчике волшебной сказки.
Все это было ему особенно тяжело из-за того, что случилось за несколько месяцев. Они тогда жили в новых кварталах, и комната Авеля была рядом со спальней. Однажды ночью, под утро, Авель внезапно проснулся. Тишина укачивала его, словно неясное жужжанье, и только через несколько минут он различил приглушенные голоса. Тогда он тихо соскользнул с кровати и приложил ухо к двери.
Да, сомнений не было: кто-то в маминой комнате шепотом говорил с мамой. Папа исчез с самого начала событий, и мама всем рассказывала, что он уехал во Францию искать работу, Однако этот человек говорил папиным голосом и явно чувствовал себя как дома. Авель прислушался и несколько раз расслышал свое имя. Потом раздались приглушенные шаги, и он поскорей лег.
Свет не зажигали, Свернувшись комочком на своей раскладушке, он услышал, как скрипнула дверь и двое людей, шепчась, подошли к нему. Сперва его поцеловала мама, потом тот человек, и он по усам сразу узнал, что это папа. Но что-то было сильнее его, и он притворялся спящим, как будто это все на сцене и зрители смотрят из зала. Он заснул в полном восторге — он ведь так хорошо провел роль! — а назавтра, когда он спросил у мамы, она ударила его по щеке: «Не выдумывай! Папа во Франции и не вернется до конца воины». Такая ужасная несправедливость очень его обидела, и хотя через несколько дней маме сообщили, что папа благополучно перешел границу и она попросила у Авеля прощения, он не забыл ни пощечины, ни обмана.