— Может, ты и прав, дети теперь родятся стариками. А в мое время мы в твои годы держались за мамину юбку. Ну, поговорили, и хватит. Теперь зайцем займемся.
Он пошарил в котомке, но вилок не нашел. Ничуть не смутившись, он повернулся к мальчику.
— Ну, роскоши этой у меня нет, а жаркое удалось. Бери-ка. Выбирай кусок себе по вкусу.
Нищий вынул зайца за хребет. Авель тщетно пытался оторвать лапу; наконец оторвал и, пыхтя, положил на тарелку.
— Ты не стесняйся, — сказал нищий.
Он впился зубами в зайца и стал жадно его пожирать. Шляпа с огородного пугала, которая держалась кое-как у него на макушке, соскользнула на затылок.
— Вот тебе еще.
Ловко орудуя палочкой, он положил Авелю несколько каштанов и немножко какой-то травки. Тут Авель обнаружил, что заяц не выпотрошен.
— Я не хочу есть, — жалобно сказал он.
— Как так не хочешь? А почему это?
Авель показал на черные шарики, измазанные соусом.
— Я не знаю, что это такое.
Нищий беззаботно на них посмотрел.
— А бог его ведает! Маслины, что ли. Положил к зайцу, приправа.
Это объяснение не внушило Авелю особого доверия. Таких маслин было полно в клетках у кроликов, которые Филомена чистила по утрам. Он протянул нищему свою тарелку и минуту-другую сидел молча, глядя на головешки.
— Ну как хочешь, — сказал старик, — только не взыщи. Не нравится мое жаркое — я не виноват.
Он переложил куски на свою тарелку и быстро все уничтожил.
Потом засыпал песком головешки.
— Зря не кушаешь. На пустой желудок и ум не работает.
Он смотрел по сторонам, как будто что-то искал и сам не помнил что; потом вынул из котомки зеленый флакончик.
— Для волос, — объяснил он.
Измазанными соусом пальцами он взял большую щепоть студенистой массы и смазал лохматые виски, от чего они стали совсем зеленые.
— Сам варю, из индейской смоковницы с одуванчиками. Хочешь помазать?
Авель из вежливости смазал чуть-чуть свои кудри.
— Очень приятный запах, — сказал он.
Теперь нищий смазывал носки ботинок.
— И вакса хорошая, — объяснил он. — На, помажь. Если хочешь, чтоб люди тебя почитали, никогда не забывай о внешнем виде.
Он нахлобучил шляпу, собрал разбросанные вещи и сунул их в котомку.
— Как ты думаешь, ничего не забыли?
Авель огляделся.
— Нет, по-моему… Вот, пробка…
— Давай сюда, — приказал старик.
Он внимательно ее осмотрел и решил положить в карман. Потом расправил плечи.
— Ты мне вот что скажи, — начал он, — Мы с тобою о чем только не говорили, а я так и не знаю, зачем ты ко мне пришел.
Авель покраснел; по-видимому, старик умел читать мысли.
— Как вы думаете, война еще долго протянется? — наконец нерешительно спросил он.
Нищий вынул из мешка старую зубочистку и принялся ковырять в зубах.
— Кто его знает! Теперь войны пошли хитрые. Когда мы с янками на Кубе воевали, тогда не то было. Вот была война так война.
— Ну, не говорите, — запротестовал Авель. — В Бельчите тоже большие сражения. — Его раздражало, что у стариков всегда только их времена хорошие, а теперь все не так. Он хотел показать старику, что и в тридцать восьмом году люди способны на подвиги. — Вчера, например, было больше двух тысяч убитых.
Нищий недоверчиво покачал головой.
— Врут. Такой войны, как на Кубе, больше не будет. Тогда…
Авель встал. У него перехватило дыхание.
— Я хочу сражаться. Мне все равно, что тогда было. Я теперь родился, а не в девятнадцатом веке.
Нищий подергал острые сосульки бороды.
— Да, — сказал он. — Может, ты и прав. Ты молодой, у тебя вся жизнь впереди. Будешь водиться со взрослыми, сам состаришься. Играй со своими, с ребятами. Они тебя научат таким вещам, каким я, старик, не научу.
«Да, — думал Авель, — а как же другие? Что будет с тетей, и с Филоменой, и с Агедой? Не могу я их бросить в беде». Он попытался их представить. Тетя обмахивается веером. «Так расплывчаты границы нашей жизни, так туманна действительность… В этом мире нет ни правды, ни лжи, Мы живем как в тумане…» А вот Агеда гоняется по пустым комнатам за ускользающей тенью брата: «Не уходи, пожалуйста!..» Воздух вокруг них становится густой и синий, и голоса плывут в нем, как пузыри. «Ты любишь Клод, потому что у нее красивое тело. Как могут нравиться такие вещи человеку возвышенных чувств?» В облаке тюля и кружев они защищались пульверизатором от натиска стихий: «В любви нет ни возраста, ни пола…» Слова, всегда одни слова из какой-то старой книги, словно пустая раковина без жемчуга.
Когда он открыл глаза, нищий сидел на том же месте. Прошло всего несколько минут, но Авелю они показались долгими, долгими годами. Он очень устал, и ему было трудно вспомнить, кто он такой.