Мисс У. встала и подошла к окну. Я в эту секунду подумал про Лейна и его снимок. Сдерживаемая ярость выплеснулась наружу.
— Быть здоровым не означает рваться к душевному равновесию. Здоровье не боится распада, оно его принимает.
У многих аналитиков при работе с пациентами руки опускаются. Я говорил, по сути дела, с ее спиной.
— Иногда можно испугаться собственного отражения в зеркале.
Она повернулась.
— Хорошо. Я не собиралась вам про это рассказывать, но раз вы сами начали, я скажу. Я видела сон.
Я кивнул, чтобы она продолжала. Прежде мисс У. всегда забывала свои сны.
— Мне снилось, что я в доме, где прошло мое детство. Пол почему-то грязный и липкий. Я захожу, хочу найти родителей, но там никого нет, пусто, и вдруг я вижу вот это ваше кресло, а в нем вы.
Она замолчала.
— Голый. У меня в руках откуда-то появляется молоток, и я принимаюсь лупить вас по голове. Я чувствую дикую злобу, никогда ничего подобного не испытывала наяву, и колочу, колочу, прямо как сумасшедшая.
Я записал в блокноте «сумасшедшая» и понял, что у меня внутри нарастает напряжение, почти ужас.
— Но вашу голову я разбить не могу, даже крови нет, потому что голова мягкая, гуттаперчевая. Тут же принимает прежнюю форму.
Она опять замолчала.
— И вы сидите очень тихо, совсем как сейчас.
Я почувствовал громадное облегчение, словно какая-то страшная беда обошла меня стороной.
Она протянула вперед руки ладонями вверх. Ее карие глаза, обычно тусклые, сейчас блестели.
— Это молоток с моей фотографии, — улыбнулся я. — Вы его у меня взяли, чтобы меня же им побить.
— Какой еще молоток?
— Молоток, который я держу на той самой фотографии в руках.
— Но разве он там есть? Я не помню.
— Есть.
Снова молчание.
— Я недавно читала статью о бессознательном восприятии, о том, что иногда человек даже не осознает, что он что-то видит, и тем не менее видит.
Тембр ее голоса изменился, он стал ниже и теплее.
— Что-то произошло, да? — спросил я.
Мисс У. улыбнулась, села в кресло и наклонилась ко мне.
— Сама не знаю. Как-то я вдруг ожила. Даже смеяться хочется, а почему — не понимаю.
— Попробуйте объяснить.
Она прыснула.
— Это все из-за молотка. Смотрите. У вас дома где-то лежит настоящий молоток, которым вы забиваете гвозди. Этот ненормальный фотограф пробирается в ваш дом и щелкает вас в тот момент, когда вы пытаетесь себя защитить. Снимок этот появляется на выставке, на выставку прихожу я, вижу его там, и мне становится страшно, особенно из-за того, какое у вас там лицо. Но молотка я не видела. Не ви-де-ла. И вдруг я вижу его во сне. Получается, волшебный молоток!
— И после того, как вы меня им ударили, — подхватил я, — а я тем не менее жив-здоров, он вернулся сюда, в эту комнату, в форме слова, с помощью которого вы мне рассказали свой сон.
— Просто реинкарнация какая-то, — произнесла она, продолжая улыбаться.
От этого слова меня пробрала дрожь.
Прием закончился, а я все так и сидел в своем кресле и глядел в окно. Унылое желтовато-коричневое здание напротив, побуревшее от многолетней городской грязи, вдруг показалось мне каким-то чужим, почти что иностранным, я даже удивился. Сквозь мутное оконное стекло я видел, как там из-за письменного стола поднялась женщина. Вот она наклонилась, взяла что-то, наверное сумку, и направилась к двери. Это произошло в считаные секунды, но, глядя на ее решительную поступь, я чувствовал трепет. Нет, простые вещи далеко не так просты, как кажется.
В воскресенье мы с Ингой договорились поужинать в «Одеоне». Она лукаво сообщила мне, что с головой ушла в «пересмотр собственного прошлого» и ей необходима моя помощь. Я согласился как крупный специалист по части наведения порядка в прошлом. Я только этим и занимаюсь на работе. Но едва я это сказал, как игривый тон Инги изменился, она заговорила страстно и настойчиво. Пришло время очной ставки, время развязки, время правды. В следующий четверг она была намерена встретиться с Генри, Эдди и рыжеволосой журналисткой, которую мы именовали то Бургершей, то Чизбургершей, то Бигмакшей, и хотела, чтобы я пошел туда вместе с ней. Мне отводилась роль утеса, за которым сестра могла бы укрыться, если поднимется буря.
— Я боюсь этих писем, но что мне делать? — сказала она. — Ведь если Джоэль и в самом деле ребенок Макса, то он имеет право на долю в наследстве.