Она помолчала.
— Потом, с годами, все устаканилось, но метания свои я хорошо помню. Мне сейчас очень хочется что-нибудь такое нарисовать, чтоб вышла серия. Покопаться в материале, попробовать, скажем, разыскать того американского друга из Майами. Я хочу, чтобы Эглантина знала правду про Ричарда. Родители, конечно, будут в ужасе, им эта затея кажется, мягко говоря, странной.
— И вы ждете разрешения.
— Возможно.
— Но я-то вам его дать не могу, — тихо произнес я.
— Представляю, каким ударом для вас была эта фотография.
— Да уж. Во-первых, у меня было чувство, что меня используют. И кроме того, она попалась на глаза моей пациентке и очень ее напугала.
— Джефф просил передать, что ему нужен был образ отца-пугала. Так что вы там — это не вы. Он так и сказал: «Объясни, что это перенос, собирательный образ отцов, из-за которых льется кровь». Ему нужна ярость, вспышка бешенства. Конечно, этот снимок можно назвать вторжением в личную жизнь, но он получился настолько выразительным, что я могу понять, почему Джеффу так хотелось его выставить. Я знаю, что такое ярость. Я запросто могу выйти из берегов. Внутри все кипит, и работе это даже на пользу, мне тогда море по колено, я ничего не боюсь, ни перед чем не останавливаюсь. Отец Джеффа был человек недобрый. Часто орал, лупил в ярости кулаками по столу. Джефф в детстве его страшно боялся. Его отец ведь тоже был врачом. Представляете, жестокосердый кардиолог. Джефф до сих пор не понимает, каким образом его родители оказались в тот вечер в одном автомобиле, они ведь много лет были в разводе. Джефф пробовал что-то выяснить, но никто из знакомых ничего не знает, а сам он и с отцом и с матерью был на ножах. Он вообще договорился до того, что отец нарочно подстроил эту автокатастрофу, но это, конечно, одни слова.
— И вы хотели мне все это рассказать?
Миранда снова посмотрела мне в глаза:
— Я понимаю, это глупо звучит, но это из-за бечевки. Я просто увидела, как Эгги вас обмотала, а вы не сопротивляетесь, не одергиваете ее, просто рукой махнули, и все. Я зашла, а вы сидите, такой смешной, такой серьезный, с невозмутимым лицом, словно ничего особенного не происходит, а кругом эти веревки, как паутина.
— То есть вам захотелось прийти второй раз и рассказать мне все, потому что вы увидели меня связанным?
— Получается, что так, хотя это нелепость.
Миранда сидела в кресле с ногами, подобрав их под себя, и казалась совсем девчонкой. Я понял, что она впервые подпустила меня так близко и от этого чувствует себя уязвимой.
Я кашлянул:
— Ваша дочь пытается починить то, что сломано, связав все воедино. Может, вы пытаетесь как-то связать себя со мной?
— Я же видела, как вы на меня смотрите. Я знаю, что нравлюсь вам, но все время боюсь, может, та, что вам нравится, совсем не я?
Я не знал, куда деваться.
— Джефф ревнует, и мне как-то не хотелось злоупотреблять вашими чувствами, хотя меня тянет к вам. Но сегодня вечером я правда хотела, чтобы вы узнали обо мне побольше.
Она помолчала.
— Мне с вами спокойно. Вы хороший человек.
Слова «спокойно», «хороший» будили в памяти еще одно — «ручной». Одно плохо, вы не в ее вкусе, слишком уж, как бы это помягче сказать, ручной. Миранда поднялась с кресла, подошла к дивану, села рядом и положила мне голову на плечо. Я обнял ее за плечи, притянул к себе, и мы сидели так, не говоря ни слова. Я понимал, что история про дядю Ричарда была даром, приношением, Миранда таким образом говорила не про своего дядю, а про себя. Возможно, глубоко в сердце ты хранил тайну, слишком драгоценную во всей полноте радости или муки, чтобы разделить ее с другими. Это убийство, словно стена, разделило ее жизнь на «до» и «после», детство осталось с той стороны, которая «до». Стыд, даже если стыдиться было нечего, все равно замарал чистоту семейного гнева; куски его ядовитого жала остались в каждом, но самый большой — в отце Миранды. Ему нужна ярость, вспышка бешенства. Они умерли мгновенно. Может, две эти страшные смерти связали Миранду и Лейна? Она же призналась, что виновата бечевка, что ей захотелось рассказать мне все, потому что она увидела меня связанным. В разговоре одна вещь всегда связана с другой. Мир должен быть связным, целостным, а не состоящим из разрозненных частей и кусков.
Миранда повернулась ко мне и прижалась щекой к моей груди.