Рисунок был выполнен тушью и цветными карандашами. В верхней трети листа две фигуры, женская и детская, стояли спиной к зрителю на улице, очень похожей на нашу: череда домов из бурого камня, как у нас, в Бруклине, высокие деревья, газовые фонари, припаркованные машины и пожарная колонка. Эта часть рисунка была выдержана в черно-белых тонах с вкраплениями серого и чем-то напоминала фотографию, а ниже, без четкой разделительной линии, начинались цвета, и улица расплывалась в грязном месиве темно-зеленого, синего и коричнево-красного. Присмотревшись, я различил вереницу призрачных чудовищ с большими рылами или рыльцами, раззявленными пастями или полным отсутствием ртов, висячими ушами, выпученными глазами и оскаленными клыками. У одного был чудовищных размеров фаллос, у другого волосатый хвост, у третьего кровоточащий анус. Их уродливые тела причудливым образом перетекали в крыши отдельных домов, вздымавшихся под какими-то немыслимыми углами и образовывавших улицу в нижней части листа. Здесь цвета бушевали вовсю. Окна, двери, крылечки обрамляла пышная растительность с причудливыми плодами. И снова появлялись фигуры женщины и ребенка. Они сидели на ступеньках розовой лестницы перед домом, глядя в глаза друг другу. За спиной у девочки были крылья.
В субботу днем я вошел в галерею. Надвинутая на глаза старая бейсболка и шарф должны были помочь мне остаться неузнанным. Заведомая глупость, сознаю. Я переводил взгляд с одной стены на другую, но, к счастью, ни одной большой своей фотографии не заметил. Экспозиция называлась «Жизни Джеффа: альтернативные фантазии на тему множественной личности». В галерее было несколько залов. Несмотря на снедавшее меня желание быстренько обежать выставку, чтобы найти свое фото, я решил смотреть все по порядку. Начиналась она с того, что никаких изображений вообще не было, просто четыре пустых прямоугольника и сопроводительная подпись: «Родители родителей. Документальные свидетельства отсутствуют». Следующие две работы представляли собой большие черно-белые фотографии 60 на 120, очевидно любительские, и, из-за многократного увеличения, очень нерезкие. Молодая женщина в прозрачной ночной сорочке спала на боку, повернув на камеру лицо с размазанной под глазами тушью. Вокруг нее на скомканном одеяле валялись открытые пузырьки с лекарствами. Называлось это «Мать. Раннее документальное свидетельство». Висевшее рядом изображение мужчины в костюме, который, понурив голову, шел к машине, называлось, соответственно, «Отец. Раннее документальное свидетельство». Подпись «Я. Раннее документальное свидетельство» относилась к увеличенному черно-белому фото семилетнего Джеффа, сидящего на полу с игрушечным солдатиком в кулаке. Судя по повороту головы, его щелкнули без предупреждения. Сквозь муть можно было различить нахмуренный лоб, сжатые челюсти и настороженный взгляд снизу верх. По краям снимка шли цветные карточки обычного размера, все из детства Лейна, банальные и вместе с тем трогательные: пухлый младенец, улыбающийся от уха до уха карапуз, мальчишка, размахивающий битой, он же, показывающий фотографу язык, он же в натянутой на голову резиновой маске чудовища, он же, задувающий свечки на именинном пироге. На телеэкране шла домашняя видеозапись: трехлетний малыш распаковывает подарок. Вот он срывает обертку, но тут экран гаснет, и все начинается заново. На противоположной стене жеваное свидетельство о разводе, датированное 1976 годом, было налеплено поверх ртов, принадлежавших, как я понял, родителям Лейна, а сами рты укреплены поверх гигантской фотографии, размытой настолько, что изображения двух фигур превратились в призрачные тени. Повернув за угол, я впервые увидел огромный цветной снимок, над которым основательно потрудились в фотошопе. Это был портрет Лейна в стиле Фрэнсиса Бэкона, но в неоновых тонах. Гипертрофированно длинный подбородок вытягивался до острого угла, рот извивался в ухмылке. Подпись гласила: «Раскол».
Тут на каждой из трех примыкающих друг к другу стен висели по две большие фотографии, черно-белые портреты взрослого Лейна, элегантные и очень профессиональные, сделанные, очевидно, в мастерской, с отличным светом, на первоклассной технике, так что парень выглядел кинозвездой. Я не сразу понял, что они абсолютно одинаковые, менялись только подписи: «Отличник», «Торчок», «Любимый», «Засада», «Пациент», «Папа». В этом зале тоже было видео. На экране гонялась туда-сюда сцена типовой автокатастрофы из какого-то голливудского фильма. Мчащаяся машина доезжала до края обрыва, падала вниз и вспыхивала, после чего пленка прокручивалась в обратную сторону. Машина переставала гореть, взлетала на кручу обрыва и задним ходом уезжала, но лишь для того, чтобы вновь рвануться вперед, навстречу гибели. Под экраном висела газетная статья, сообщавшая о смерти родителей Лейна, наступившей в результате автокатастрофы.