— Это кто еще такая? — спросил я с порога, вместо того чтобы поздороваться.
Тут я заметил, что Инга сама не своя: в лице ни кровинки и голос предательски дрожит.
— Журналистка, — ответила она, — корреспондент журнала «Подноготная Готэм-сити».
— Ты давала интервью по поводу своей книги?
Инга кивнула:
— По крайней мере, я так думала. Мы договаривались об интервью по поводу моих книг. Я даже полистала «Очерки об образе» и «Культурную тошноту», чтобы освежить все в памяти. Нет, наверное, Дороти просто обманули. Издательство же обязано защищать авторов от аморальных посягательств. А редактор журнала ее обманул. Первые полчаса я просто не понимала, что ей от меня нужно, но она переводила разговор на Макса, и все какими-то намеками, намеками…
— Намеками на что?
Инга скривилась:
— Давай сядем. Мне что-то нехорошо.
— Да у тебя же руки дрожат!
Инга сцепила руки перед собой.
Мы сели на диван.
— Так что она тебе сказала?
— Ничего особенного. Просто этот мерзкий запах…
— Запах?! — недоуменно переспросил я.
Инга выпрямила спину и глубоко вздохнула:
— Не притворяйся, ты же все понимаешь. Эту женщину абсолютно не интересует ни то, что я думаю, ни то, что пишу. Ей нужны жареные факты о нашей с Максом жизни, а я отказалась об этом говорить. Знаешь, что она мне сказала? «Считаю своим долгом сообщить вам, что про вас все равно говорят, так что было бы куда разумнее не отмалчиваться, а сделать официальное заявление для прессы». Ей заказали материал для журнала, наверняка одну из тех грязных статеек, прочитав которые хочется немедленно вымыться с мылом.
Инга сжала вздрагивающими пальцами виски.
— Ты чего-то боишься?
— Я любила Макса, любила всем сердцем. У него и в мыслях не было бросить меня.
Я видел, что Инга мучительно подбирает слова. Потом она подняла на меня распахнутые серьезные глаза:
— Дело в том, что Макс был человеком очень тонким, обостренно чувствительным и не очень устойчивым. Он мог швыряться вещами, такое пару раз бывало. Мог рычать, как лев, когда злился. Порой с ним было невозможно разговаривать, потому что он никого к себе не подпускал. Но она произнесла слова «физически агрессивный». «Физическая агрессия» — это что, эвфемизм для «избиения жены», полагаю? Отвечать на такое невозможно, потому что со стороны кажется, что ты оправдываешься, так что деваться некуда, и остается одно — молчать. Потом она заговорила о виски, глумливо так поинтересовалась, какую он предпочитал марку. Вытащила откуда-то историю о его стычке с этим отвратительным критиком, которому Макс дал по морде на банкете ПЕН-клуба. Да, Макс пил, но всю жизнь, пока хватало сил, он работал до изнеможения, буквально до последнего своего часа. Даже в больнице он делал какие-то записи. Сколько я его помню, он каждое утро вставал и садился работать. Разница только в том, что, когда мы познакомились, в нем не было этой тоски. Он тогда так жадно всем интересовался, но с возрастом тоска накатывала все сильнее. Он очень страдал после смерти матери, и я страдала вместе с ним. Макс был самым близким моим другом, но это не значит, что я знала о нем абсолютно все. Да, честно говоря, я и не очень хотела. Эта жуткая особа наверняка доберется до Адрианы и Роберты, они же, каждая, были за ним по три года замужем. Адриана зря болтать не станет, а вот Роберта конечно же с наслаждением смешает Макса с дерьмом. И одному богу известно, сколько эта особа накопает его любовниц или девиц на одну ночь. Кто-то из них все еще его любит, кто-то всей душой ненавидит, а она будет все это слушать. И будет слушать завистливую трепотню какого-нибудь третьесортного писаки и иже с ним, а потом состряпает материальчик, где все будет тютелька в тютельку, где цитаточки приведены дословно и все до тонкостей расписано и преподнесено как чистая правда. Именно так и будет, я знаю, как делаются такие вещи. В ней была такая мерзость и беспардонность, что меня чуть не вырвало. Как будто я выпачкалась в чем-то. И мне стало очень страшно.
— Почему?
— Мне показалось, что она что-то знает про… — Инга сглотнула. — Она помянула Соню, и как-то очень… неприятно. Дескать, не странно ли, столько женщин, и всего один ребенок, мне это…
— Мам, — раздался голос Сони, которая, как оказалось, стояла в дверях, — а кто про меня говорил?
— Одна журналистка. Ужасно неприятная.
— Она рыжая?