Когда я рядом с тобой, я забываю обо всем, чего, я был уверен, хотел. Все, что я помню, это тебя, и, возможно, я также помню себя. Я помню свободу громкого смеха и радость, которую можно найти в момент совместного скандального поливания грязью. Я знаю, что каждое слово, которое я здесь пишу, неверно, но каждое слово, которое я говорю твоему брату, предает меня, ту меня, которую я так усердно пытался искоренить. Я хочу быть счастливым в браке, но что, если счастья там не найти? Что, если однажды я проснусь и обнаружу, что жизнь, которую я создал для себя, похожа на плохо сидящую одежду, и я отпущу ту жизнь, в которую вляпался, не подозревая о ее удобстве?
Пожалуйста, не оставляй меня наедине со своим братом, когда я в таком отчаянии. Мне нужна твоя сила рядом со мной, твоя улыбка, твой непринужденный смех, если я хочу встретить этот день. Найди способ пойти с нами. Сделай что-нибудь. Мне нужна твоя помощь.
Розалин
Записку доставили месяц назад, и до сих пор Розалин могла вспомнить каждое проклятое слово. Она написала это своей рукой. Делай что угодно. И он это сделал, не так ли? Она никогда не забудет вид ножа в его руке. Но также было выражение шока на его лице и рану на лбу.
Она покачала головой. Неважно, что она думала, что знала об этом человеке; улики были против него. Неважно, что она воображала, что чувствовала к нему.
Розалин выбросила Итана из головы.
Она сама напросилась на такой исход, когда писала ту записку, и теперь должна заплатить за это. Именно этим она и занималась сегодня в темной гостиной. Именно так она проводила большую часть дней за месяц, прошедший после смерти Тревора. Она была не совсем готова вернуться в свет — и уж точно не в освещенные бальные залы, которые ждали ее здесь, в Лондоне. Они прибыли вчера, и она провела свое первое утро, все еще пребывая в тайном трауре. Это было довольно уместно.
Взглянув на стопку писем Кэти, которые она привезла с собой из Торнвуда, Розалин криво улыбнулась. Если она не могла быть со своей подругой, то могла бы, по крайней мере, привезти в город частичку ее. Кэти осталась на землях Ормсби, восстанавливаясь после несчастного случая, произошедшего во время верховой езды в тот же день, что и смерть Тревора. Мысль о ее подруге, лежащей на том поле раненой, в то время как Розалин запихивали в экипаж, чтобы уехать с домашней вечеринки, все еще выворачивала ее желудок. Она должна была быть там. Розлин, конечно, пыталась навестить его, но ей запретили. Поэтому они ежедневно отправляли друг другу письма.
Кэти утверждала в своих записях, что Итан заботился о ней, что они проводили много времени вместе, заново знакомясь, и он даже поссорился с их отцом из-за ее заботы. Но эта новость обеспокоила Розалин больше, чем рассеяла ее тревоги. Мысль об Итане, помогающем Кэти, пока она не оправится от падения, казалось, не соответствовала тому убийственному представлению, которое у нее сложилось об этом человеке. Она несколько раз спрашивала Кэти, считает ли разумным проводить так много времени со своим бывшим братом, но та старалась не говорить слишком много. Розалин вздохнула. Они были братом и сестрой, и, не раскрыв всего, она ничего не могла сделать, чтобы предотвратить их связь. И, по крайней мере, в его компании Кэти не была одна в своем ужасном маленьком коттедже, восстанавливаясь телом и духом.
Розалин не пострадала от падения, как ее подруга, но ее духу, безусловно, не помешало бы немного восстановиться. Однако она этого не заслуживала. Она заслужила черные платья и унылое окружение — ничего больше. Это было ее наказанием за глупость с Итаном и ее молчание о том, что на самом деле произошло в тот день на вершине холма, а также за ее постыдные колеблющиеся мысли о Треворе до и после его кончины. Это было безрадостное будущее, которого она заслуживала.
“Розалин, дорогая, что это на тебе надето?” вдовствующая герцогиня спросила издалека.
Розалин приоткрыла один глаз настолько, насколько это было необходимо, прежде чем снова опуститься в кресло в гостиной наверху и снова закрыть глаза. “Дневное платье, которое я привезла с собой в город”. Она сунула его в свои сундуки, когда никто не видел, зная, что в Лондоне это запрещено. Ношение платья было достойной расплатой за ее преступления, учитывая, как ей нравились платья и как она мечтала покружиться по бальному залу. Возможно, это войдет в ее новую моду. Она будет известна как Леди в…
“Он черный”.
“Правда?” спросила она, не открывая глаз. “Тогда это идеально соответствует моей жизни — моей унылой, прискорбно разочаровывающей жизни”.
“Ну же, Розалин. Мы это обсуждали”. Голос ее матери стал ближе. “Вы месяц носили траур дома, но публично вы не скорбите, поскольку были обручены всего на один вечер. Нехорошо появляться в городе в черном для твоего дебютного сезона.”
Этого должно хватить, во всяком случае, на сегодня. Завтра она, возможно, наденет цветное платье и будет танцевать всю ночь напролет на балу, но сейчас она не могла заставить себя быть такой веселой. Даже после месяца мрачных размышлений она все еще чувствовала, что это ее вина в смерти Тревора, и она опозорила его память, испытав мимолетное чувство облегчения оттого, что обязательство выйти за него замуж было снято с нее. Ей нужно было вернуть острое чувство логики и организованного разума, которые она отточила за последние несколько лет, а не свое чувство моды.
“Ты так долго ждала своего сезона в Лондоне. Я до сих пор помню, как ты надевала мои старые танцевальные туфли и разучивала кадриль со своим отцом в гостиной. Вы бы так смеялись вдвоем. Он бы хотел, чтобы ты наслаждалась временем, проведенным в городе. Он бы хотел, чтобы ты снова жила своей жизнью. Он бы хотел этого для тебя уже некоторое время. ”
Розалин не ответила. Она не хотела обсуждать потерю своего отца, когда смерть была так свежа в ее памяти. Он выбрал свой путь, и это не касалось его семьи. Общество назвало его сумасшедшим и заставило уплыть и доказать, что они ошибались. Он не вернулся. С того дня она пыталась принимать логичные решения — решения, которые не привели бы ее к той же участи, что и его. И все же она была здесь, сделав однажды вечером безумный выбор, который разрушил ее жизнь, как и ее отца.
“ Я знаю, это выглядит мрачно, дорогая, но все закончится хорошо. Ваша жизнь будет продвигаться вперед, как у лошадей или что-то в этом роде ”.
“Любишь лошадей?” Розалин, наконец, открыла глаза и повернулась, чтобы лучше видеть свою мать, в глазах которой мерзко светилось что-то, напоминающее надежду, когда она прогуливалась по залу.
“Да”. Вдовствующая герцогиня помахала рукой в воздухе, удовлетворенно кивнув.
Розалин предположила, что этот жест должен был символизировать скачущих галопом лошадей, что каким-то образом имело смысл для ее матери, судя по выражению ее лица. Это только усугубило ее собственную печаль. Мало того, что ее жизненные планы были разбиты вдребезги, но любое упоминание о лошадях еще раз напоминало ей о Кэти и о том, как она хотела, чтобы ее подруга была здесь, с ней. Взорванные шахтные стволы. Взорванные лошади. Просто взрыв.
“Мама, я не хочу быть лошадью”, - проворчала она, прикрывая лицо от солнца, когда ее мать раздвинула шторы. “Не сегодня. Пока нет. И пока я думаю об этом, эти цветы на столе выглядят слишком жизнерадостно. Не могли бы вы позвонить, чтобы принесли несколько мертвых?”
“Дорогая. Дорогая, дорогая, дорогая”. Ее мать вздохнула, садясь в кресло рядом с Розалин. “Если бы это помогло твоему положению, я бы окружила тебя цветами, которые уже не в расцвете. Конечно, когда они полностью исчезнут, они превратятся в попурри, что совсем не мрачно.”
При звуке шагов ее мать повернулась к двери. “Лили, очень хорошо. Ты можешь нам помочь. Ты находишь попурри мрачным элементом декора?”
“Возможно. Хотя пахнет приятно”. Ее новая невестка отмахнулась от вопроса, присоединившись к ним и присев на краешек ближайшего стула. “Розалин, у нас гости, с которыми я хотел бы тебя познакомить”.