Конноли одобрительно засмеялся.
— Есть новости об уцелевших в кармане 5, — заметил Дэвид, откупоривая вторую бутылку «Грубера». — Они все больше дичают. Да будет вам известно, что они падают ниц перед распределителем жевательной резинки. Да! Да! Я видел их. Они почитают его, как божество. В воскресенье один из них надел фуражку начальника станции и заставил их причащаться, кладя им на язык шарик жвачки! Я не выдумываю! Вот только не знаю, разрешает ли им их религия делать из шариков…
Конноли прыснул со смеху, но его смех перешел в ржание, когда Дэвид попытался изобразить обряд, на котором якобы присутствовал. Лиз продолжала освобождаться от «свинячьей шкуры», не разделяя их веселья.
«Они что, насмехаются надо мной? — подумала она. — И этот скетч был специально отрепетирован для меня? Ведь я женщина, значит, должна быть готовой выносить любые шутки».
— По словам Ната, на станции «Кайзер Ульрих III», — подхватил ирландец, вытирая слезы, выступившие от смеха, — существует настоящее племя. Там что-то вроде концлагеря, общины или коммуны, черт их разберет. И много детей, даже новорожденных.
— «Кайзер Ульрих III»? — задумчиво произнес Дэвид. — Это большая звездообразная пересадочная станция?
Обтерев руки и ноги махровым полотенцем, Лиз пошла через коридор к раздевалке. Пока она переодевалась, до нее издалека доносился разговор мужчин. Ей совсем не хотелось участвовать в нем. Она знала, что они отнесли ее к категории зануд, лишенных чувства юмора. Надев джинсы и куртку, Лиз вернулась в салон снаряжения, чтобы забрать железный чемоданчик с документами и кассетами.
— Я ухожу, — бросила она, — вернусь через час.
— Не торопись! — усмехнулся Дэвид. — Я не спущусь под воду, пока из меня не выльется все это пиво! Не хочу, чтобы пожелтели мои носки, когда я обмочусь в скафандре!
И, расстегнув ширинку, он вошел в уборную, оставив дверь открытой. Лиз, разгадав провокацию, схватила металлический атташе-кейс и вышла под навес. Как только за ней с грохотом закрылись бронированные створки двери, она вспрыгнула на площадку трамвайного вагона, обслуживающего центр города. Здание службы переписи находилось в десяти минутах езды от бункера. Наклонившись, можно было увидеть без помех десять этажей из бетона, возвышающихся над флотилией машин. Лиз пощупала большим и указательным пальцами болевшие лобные пазухи. Уже долгое время в ее организме накапливались отголоски декомпрессии. Пока эти симптомы неопасны, но при многократном повторении они в более или менее короткий срок станут причиной серьезной травмы. Надо бы проконсультироваться у врача, но ей не хотелось. Как и Конноли, Лиз уповала на самолечение; глупо, конечно, но она вовсе не хотела, чтобы ее уволили в запас, после чего ей пришлось бы сидеть в глубине подземного архива или за печатной машинкой службы переписи.
Лиз позвонила и спрыгнула с площадки за секунду до остановки, словно доказывая себе, что она еще в хорошей физической форме. Но оступилась, вывихнула лодыжку и выругала себя. Мрачная толпа, разбившись на нерешительные молчаливые группки, скопилась у подходов к зданию. У многих на рукавах красовались черные креповые повязки в знак траура… или протеста. Лиз поднялась по аллее с покрытием из голубоватого гравия, который напоминал ей дно аквариума, и вошла в холл — галерею, выложенную серой плиткой. Вдоль стен стояли железные скамьи. На стенах висели большие щиты со списками фамилий и колонками плохих фотографий. Мужчины и женщины переходили от одного к другому с пустыми лицами, стараясь не стучать каблуками по плитам пола. Временами возникали шепотки, неразборчивые, с пришепетыванием, точно ветер в замочной скважине, потом снова наступала тишина. Метельщик в серой блузе сновал по залу, опрыскивая окурки лейкой с дезинфицирующим раствором молочного цвета. Он выполнял свою работу с невозмутимостью робота. Помещение походило одновременно на больницу и на судебный зал. В нем царил затхлый запах смиренного ожесточения и обузданного отчаяния. Лиз подошла к служебному лифту. На постоянно освежаемых новыми данными щитах месяцами пополнялся список пропавших. Там собирали все сведения, содействующие опознанию.
Девушка вошла в кабину, нажала кнопку. Глухой куб выпустил ее тремя этажами выше. Окна, заслоненные импостами, распределяли свет, и пылинки оседали на бюро, изолированные друг от друга фанерными перегородками. У стены стояла металлическая картотека; девушки в серых халатах рылись в ней грязными пальцами; их подмышки были влажны от пота. Лиз прошла к столику с выгнутыми ножками. На нем стоял компьютер, за которым упорно трудилась рыжая женщина с осевшим шиньоном. На круглой бляхе, приколотой к отвороту ее рабочей одежды, значилось: «Грета Ландброке. Сортировка собранных элементов».
Узнав Лиз, она выпрямилась. Ее приятное, хотя и усталое лицо портили большие очки в черепаховой оправе. Грета печально улыбнулась, взяла чемоданчик, сорвала с него пломбы.
— Станция «Шиллерман», направление «Багенхоф», — объявила Лиз вместо приветствия, — поезд номер 453, головной вагон А-68. Как дела?
— Хотите кофе? — спросила Грета. — А дела никудышные. Компьютер насыщен требованиями. Фантомов становится все больше и больше.
— Фантомов?
Служащая усмехнулась, поправила слишком тяжелые очки, сползшие на кончик носа, и всыпала в фильтр ложку молотого кофе.
— Так мы называем людей, воспользовавшихся катастрофой, чтобы исчезнуть, выдать себя за умерших, если угодно. Количество их неимоверно: должники; те, кто намеревался бросить жену и детей; женщины, желавшие убежать от мужей, от семьи; обанкротившиеся предприниматели, заметающие следы; сбежавшие несовершеннолетние подростки (их больше всего!); вообще все, кто использовал ситуацию в личных целях. Не появившись дома 18 апреля 2015 года, они предпочли остаться «без вести пропавшими». То ли умерли, то ли нет. Ранние объявления о розысках были тотчас аннулированы. Согласно статистике, 18 апреля принесло 25 000 погибших, но сегодня мы сталкиваемся с таким же количеством фантомов. Вам известно, что увеличилось число банд разбойников в провинции? Когда их арестовывают, при них не находят никаких документов, и все они прикидываются, что потеряли память. Удобно, не правда ли? — Открыв атташе-кейс, Грета натянула резиновые перчатки, чтобы вынуть содержимое бумажников, обесцвеченных от пребывания в воде. — Нам нужно больше информации, — вздохнула она. — Пока идентифицировано только 12 000 погибших. Спорные случаи возрастают с каждым днем. Нас осаждают адвокаты, нотариусы. Накапливаются неоплаченные страховки, заблокированные наследства. Тысячи наследств находятся в неопределенном положении, переданы под судебную опеку. У потенциальных наследников нет терпения ждать еще двадцать четыре месяца, когда их дорогой пропавший будет законно признан умершим. Службу переписи постоянно вызывают в суд. А тут еще и проблемы с коррупцией. Иные чиновники, которым дали на лапу, вынесли официальное решение о кончине без всяких оснований. Все это плохо кончится. — Усталой рукой Грета постучала по клавишам, перебирая отчества, которые расшифровывала, согласуясь с найденными бумагами. — А вы знаете, что кое-кто из потенциальных наследников приходит к нам с фальшивыми, специально размоченными документами, — спросила она, не поднимая головы, — и уверяют нас, что обнаружили их в канализационной системе! Расцветает мошенничество. А вы подумали о тех, кто убил мужа или жену 18 апреля, кто избавился от них, а потом заявил, что «пропавший» ехал в этот день в метро? А вот я подумала! Сколько безнаказанных убийц ходит по улицам, сколько монстров знают, что избежали наказания!
Голос Греты сорвался на крик, но, опомнившись, она вновь углубилась в работу. Лиз включила кофеварку, про которую Грета, казалось, забыла. Агрегат поплевывал струйками пара и кипящей водой. В фильтре запенился кофе. Минуты три слышалось лишь урчание кофеварки. Наконец маленькая рыжая женщина откинулась в кресле, выключила компьютер.
— Ходят слухи, — тихо сказала она, — что водолазы обнаружили большую группу выживших на станции «Кайзер Ульрих III», это правда? Когда же вы решитесь принести нам фамилии этих людей?