Нет ничего более таинственного, чем совокупность процессов, всегда одинаковых, но каждый раз непредсказуемых, в ходе которых ночь сменяет день. Ее признаки неожиданно появляются в небе нерешительно и боязливо. Никому не дано предугадать ту единственную из всех форму, которую примет на этот раз наступление ночи. С помощью какой-то непостижимой алхимии каждый цвет, распадаясь на оттенки, преобразовывается в другой, и невозможно определить, какие краски надо смешать на палитре, чтобы получить тот же результат. Но ночь смешивает краски бесконечно, начиная свой фантастический спектакль: небо переходит от розового к зеленому, и это впечатление создается оттого, что некоторые облака становятся такими красными, что небо по контрасту кажется зеленым – небо, которое было розовым, но такого бледного оттенка, что он не мог больше соперничать с насыщенностью нового цвета, которого я, однако, не успел заметить. Переход от золотого к красному не сопровождается такой неожиданностью, как переход от розового к зеленому – так исподволь подкрадывается ночь.
Так, играя золотом и пурпуром, ночь подменяет теплые тона бело-серой гаммой. И медленно разворачивает над морем необъятный экран облаков, расползающийся в небе на почти параллельные лоскутки. Вот так же плоское песчаное побережье, заметное с самолета, летящего на небольшой высоте и склонившегося на крыло, вытягивает свои стрелы в море. Такую иллюзию создавали последние отблески дня, которые, наискосок разрезая эти облачные вершины, придавали им облик рельефа, вызывающий в памяти незыблемые скалы – они тоже, но в другие часы были созданы из мрака и света, – как если бы у небесного светила не осталось сил обрабатывать своими сверкающими резцами порфир и гранит, а только нежные и легкие материи, сохраняя в своем закате тот же стиль.
На этом облачном фоне, который походил на прибрежный пейзаж, по мере того, как небо очищалось, появились пляжи, лагуны, множество островков и песчаных дюн, окруженных неподвижным океаном неба, который вспарывал полотно фьордами и внутренними озерами, постепенно уничтожая облачную пелену. И потому что небо, окаймляющее эти клинья облаков, напоминало океан, и потому что море обычно отражает цвет неба, эта небесная картина восстанавливала в памяти отдаленный пейзаж, где снова и снова заходит солнце. Впрочем, достаточно было опустить глаза на настоящее море, чтобы избавиться от миража: это больше не была ни раскаленная полуденная пластина, ни приветливая волнистая поверхность послеобеденного времени. Последние солнечные лучи, почти горизонтальные, освещали только небольшие волны со стороны, обращенной к ним, тогда как другая была уже совсем темной. Тени на воде обрели рельефность и отчетливость, как отлитые в металле. Вся прозрачность исчезла.
Итак, привычным, но как всегда неуловимым и мгновенным образом день уступил место ночи. Все изменилось. В непрозрачном небе на горизонте, мертвенно-бледные с желтизной в вышине и голубея к зениту, стремительно разбегались последние облака, выпущенные под занавес дня. Теперь это были только тонкие и болезненные тени, как после спектакля, когда рабочие убирают с ярко освещенной сцены реквизит, вдруг чувствуешь его бледность, хрупкость и недолговечность и то, что иллюзия реальности была создана благодаря какому-то обману освещения или перспективы. Вот и сейчас все только что живо изменялось с каждой секундой и вдруг замерло в неподвижности среди стремительно темнеющего неба, и мгла поглотила его.
Третья часть
НОВЫЙ СВЕТ
VIII. Пот-о-Нуар
В Дакаре мы простились со Старым Светом и, минуя острова Кабо-Верде, достигли зловещего седьмого градуса северной широты. Здесь во время своего третьего путешествия Колумб, двигаясь в правильном направлении, чтобы открыть Бразилию, сменил курс на юго-запад и чудом не пропустил, двумя неделями позже, Тринидад и побережье Венесуэлы.
Мы приближались к Пот-о-Нуар, «Котлу тьмы», которого так страшились старые мореплаватели. Ветра двух полушарий останавливаются по обе стороны этой зоны, и паруса висят неделями без единого дуновения, которое вдохнуло бы в них жизнь. Воздух настолько неподвижен, что, кажется, будто попадаешь в замкнутое пространство. Угрюмые облака, которые не сдвинет с места ни один бриз, подчиненные только силе тяжести, оседают и рассеиваются у самой границы моря. И если бы не их сонная оцепенелость, они подмели бы водную гладь своими свисающими краями. Маслянистая поверхность океана отражает косые лучи невидимого солнца и кажется ярче чернильного неба, меняя порядок обычного отношения световых величин между воздухом и водой. Стоит запрокинуть голову, и там, где море и небо сливаются, вырисовывается более правдоподобный морской пейзаж. Вдоль внезапно приблизившегося, тусклого, безжизненного горизонта лениво движутся несколько небольших коротких и расплывчатых колонн, которые зрительно уменьшают расстояние между морем и облаками. Корабль скользит в тревожной спешке, чтобы проскочить, пока морская и небесная поверхности окончательно не сомкнулись, чтобы задушить его. Иногда одна из колонн приближается, контуры ее расплываются, охватывая корабль, и она будто хлещет палубу своими влажными ремешками. Выпустив корабль из своего плена, она вновь обретает форму, пока стихает ее гулкий след.