В итоге Капитонова-младшая даже не знала: жива ли мать, нет ли? Но почему-то в глубине души была уверена, что та жива. И почему-то не сомневалась, что рано или поздно бабушка Николеньки даст о себе знать.
И вот – случилось.
Вот теперь ей точно конец. Главное ведь даже не самочувствие. И не объективное состояние, которое Аркадий Семенович зафиксирует при помощи своих мудреных приборов. Главное – настрой. В прошлый раз, много лет назад, когда ей объявили приговор, Ирина почувствовала ярость, она готова была бороться и ничего и никого не щадить в этой борьбе: ни себя, ни денег, ни родных, ни самолюбия. А теперь, узнав от Курта о прогнозе, она ощущала лишь беспредельную усталость. И даже облегчение. Ну что ж, значит, пора, думала она. Надо собираться в дорогу. Пожила я славно. Много любила, много наслаждалась. Но и страдала. И плела интриги. И – побеждала.
И сейчас она воспринимала собственную жизнь – в прошедшем времени. Как будто бы все уже миновало. Ирина где-то читала: йоги полагают, что смерть не приходит к человеку в одночасье. Он в свое время готовился к рождению – в течение девяти месяцев в утробе матери. И ему надо приготовиться к смерти. Вот и Ирина Капитонова поняла, что вступила на дорогу, ведущую к кончине. Ей надо распрощаться со всем, что ей дорого на земле.
И еще – узнать одну жгучую тайну.
Последнюю тайну, что не давала ей покоя.
История началась пару месяцев назад. Тогда она отправилась отдыхать на Острова.
Их отношения с Эженом в ту пору переживали очередной кризис. Еще бы: ведь Сологуб на четырнадцать лет моложе Ирины. И если ее опыт, фантазия и ум возбуждали его, когда он был подростком, а она – юной дамой, провоцировали, когда ей стало под сорок, а он оставался молодым человеком, вдохновляли, когда он достиг зрелости, а ее тело стало чуть увядать… Но теперь Эжену справили пятидесятилетний юбилей. А Ира вышла из «цветущего возраста» (склонные к комплиментарности западные врачи именно этим термином именуют время от «полтинника» до шестидесяти) и стала самой настоящей бабушкой. Бабулей. А как иначе, если ее далекому, оставшемуся в Москве внуку Николеньке уже за двадцать и он запросто может сделать ее (или уже сделал!) прабабкой!
Вот ведь как. Когда она была девочкой, думала, что романтические отношения и постельные эскапады кончаются к тридцати. Став девушкой и вкусив запретного плода, она мысленно отодвинула рамки конца к сорока. В тридцать – о, какое далекое и счастливое было время! – ей стало казаться, что можно протянуть и до пятидесяти. И вот теперь оказалось: даже пенсионный возраст – время, открытое для любви. Боже мой, да она только вошла во вкус! Чувства стали такими глубокими, нежными. Она ощущала себя молодой. Ей хотелось быть ветреной, пленять, сводить с ума, соблазнять! И порой даже казалось странным, что незнакомые мужчины смотрят сквозь нее, не замечая или отводя глаза. Но когда Ирина подходила к зеркалу, она с горечью понимала почему. Она – старуха.
А у Эжена начался жизненный период, точно описанный русской поговоркой «Седина в бороду – бес в ребро». Он и раньше-то разборчивостью не отличался. На пятидесятилетнем рубеже его стали возбуждать только молодые девчонки – причем чем моложе, тем лучше. К огромному сожалению, и он – стройный, опытный, чувственный – имел успех у неразборчивых девиц.
И последовали долгие вечера одиночества. Выпивка. Дикий страх, что однажды он уйдет совсем. Ужас этой мысли заглушал только алкоголь.
К тому же у них с Эженом не было собственных детей. Она перебралась на Запад слишком поздно. В девяносто первом, однако, они еще могли бы попытаться – ей тогда лишь минуло сорок пять. Но ЭКО, эта палочка-выручалочка для бездетных, делало тогда только первые шаги. А она, Ирина, – делала первые шаги в новой жизни. Требовалось учить язык, обустраиваться, выбиваться в люди. И свое время для новых детей Ира упустила.
У нее оставалась в Москве дочь Настя и любимый внучок Ник. Она часто вспоминала о них. Едва ли не ежедневно. И даже – ежечасно. Ирина Егоровна никогда не думала, что тоска по ним будет столь глубокой. А повидаться – или хотя бы поговорить по телефону, черкнуть письмецо – нельзя. О том, что происходит с ними в далекой России, она не знала. Эжен категорически запрещал ей любые контакты с родными. Это было частью их сделки. Ведь она жила за границей под чужим именем, с чужой биографией. Любая попытка оглянуться на свое прежнее бытие означала провал.