Сказал не для того, чтобы солгать и тем утешить. Он и вправду сразу понял, что сестренки Чжен больше нет. Когда ее забирали, когда увозили в Санъян просто потому, что какой-то циньский прихлебатель не захотел отдавать собственную дочь в наложницы, заменив ее приглянувшейся крестьянской девчонкой, ничего не чувствовал, просто не знал об этом. Уж как чиновник провернул такое дело, про то лишь ему ведомо. Взятку дал, конечно. Свою пожалел, а Лю Чжен не помиловал. Тогда весна была, а осенью Лю как-то внезапно и сразу понял – сестры больше нет. Она сгинула в лабиринтах Внутреннего дворца в Санъяне, и, может статься, до сих пор скитается по дворцовым переходам ее неприкаянная и бесприютная душа…
Откуда ненависть к Цинь? Ха! Да, и отсюда тоже.
Татьяна как-то сразу, без лишних расспросов, догадалась, что именно случилось с сестрой мятежника Лю. Умерла она, сгинула, погибла – вот что! Когда кто-то теряет близкого человека, то в его горле навсегда появляется комок густой боли, мешающий произносить имя умершего без запинки. Даже когда рана в душе зарастает грубым рубцом и воспоминания не вызывают желания зарыдать в голос, имя все равно жжет губы, словно деревенский первач. Верно же и обратное: если связь с кем-то крепка и замешана на общей крови, то любящее сердце сразу подскажет, когда случится непоправимое. Таня прислушалась к себе и поняла, что Люся жива.
– Ты прав… – признала она. – Мою сестру не так-то просто убить.
По крайней мере, у красных из ЧОНа[18] расстрелять Людмилу Смирнову не получилось целых два раза, а от них мало кто уходил живым. «Фартовая я, – нервно смеялась потом Люся. – Ничего мне не сделается». Но первые седые волосы появились у нее после того, как на ее глазах чоновцы закопали живьем почти две сотни человек. И вспоминала внебрачная дочь питерского профессора-синолога о том случае только в непечатных выражениях. Таня тряхнула головой – прочь, прочь из памяти, страшные видения.
И тут Татьяну посетила гениальная мысль.
– Я дам тебе кое-что, – сказала она. – Небесную… диковинку.
Небесная дева сняла с шеи цепочку с медальоном и протянула Лю Дзы. Внутри обеих крышечек было по маленькой фотографии – портреты сестер, сделанные еще до переворота в Петрограде. Милые девичьи личики с округлыми щечками, глядящие на мир с восторгом в предвкушении чудес и счастья. Блаженны чистые сердцем!
– Это такие особые небесные… картины. На память, – пояснила Таня и, предвосхищая нескончаемые расспросы предводителя Лю, добавила: – Они сами собой делаются по воле Яшмового Владыки.
Мятежник Лю восхищенно, точно ребенок, повертел медальон, поцокал языком – да и повесил его себе на шею, заправив под халат.
– Да уж! Такую деву я точно не пропущу, будь уверена, сестренка! – промурлыкал он и эдак ласково погладил спрятанное на груди сокровище.
Лю Дзы
Дорога к городу Фанъюй извивалась среди холмов, как след змеи с перебитым хребтом. Не одно и не два отличных места для засады миновал отряд мятежника Лю, но внезапного нападения он не опасался. Эту местность его бойцы, многие из которых, как и командир, родились в уезде Пэй, знали назубок, за последние полгода облазив все тропки, овраги, ущелья и распадки. Кроме того, Лю Дзы не поленился, как всегда делал, пустить вперед охранение. Так что если бы впереди их ждал враг…
Но впереди ждало лишь пепелище.
Запах холодной гари, этот особенный, мертвенный запах, который возникает, лишь когда горит человечье жилье, командир Лю почуял еще за десять ли от города. А потом они как-то сразу увидели облако дыма, кривым черным деревом тянущееся над холмами куда-то к северу.
Лю осадил коня, глянул, втянул воздух сквозь сжатые зубы, чувствуя, как у него каменеют скулы. А потом привстал в стременах и коротко бросил приказ:
– Вперед!
Те, кто тоже был верхом, устремились за ним, настегивая коней, пешие побежали следом. Привычные к долгим переходам, тяжелому труду и жизни впроголодь, воины Лю – бывшие крестьяне, охотники и рыбаки, беглые преступники и рабы – выносливостью не уступали лошадям. Что им пробежать каких-то десять ли?
Навстречу попадались беженцы. Завидев отряд, они молча валились на колени в пыль, и только согнутые спины провожали крохотное «войско» Лю, мелькая по краям, как дорожные вехи.
Десять ли пролетели как два. И с невысокого пологого холма, откуда открывался отличный вид на Фанъюй, Лю Дзы увидел – сражаться тут не с кем. Разве что мародеров разогнать. Ни солдат Цинь, ни армии Сян Ляна в городе не было. И самого города не было тоже – просто черная рана посреди рисовых полей, словно кто-то прожег углем дыру в расписном зеленом шелке.
18
ЧОН – части особого назначения – «коммунистические дружины», «военно-партийные дружины», создавшиеся при заводских партячейках, райкомах, горкомах и т. д. (1917–1925).