Под открытое небо выставлялись только головы Простых воинов; головы же начальников пользовались большим почётом. Их вываривали, чтобы очистить от мяса и кожи, и череп тщательно отполировывался, натирался драгоценной мазью, завёртывался в богатую материю и укладывался в сундук.
Такие черепа считались сокровищем. Их доставали только в торжественные дни и показывали знатным Гостям, причём хозяин рассказывал обыкновенно, при Каких обстоятельствах голова была снесена одним Взмахом меча с могучих плеч.
Вокруг дома и сада, окружённого высокой изгородью из чёрного терновника и жимолости, стояли хижины; одни из них походили на наш дом, но только были поменьше, и предназначались для воинов, а другие, похуже — для свободных землепашцев или для рабов. Среди них встречались просто сараи из неотёсанных брёвен и хижины, покрытые соломой, спускавшейся до самой земли, и такие низенькие, что попасть в них можно было только на четвереньках; были жилища и из тростника, связанного наверху, сплошь покрытые соломой, круглые, как ульи; встречались и просто зелёные шалаши, навесы на четырёх столбах. И каждую хижину с огородом окружала живая изгородь.
Такова была наша деревня Альба. Как она с тех пор изменилась!
Деревня была обнесена частоколом с воротами, запиравшимися деревянным засовом. Такого засова было достаточно, чтобы уберечься от дневного внезапного вторжения.
Ночью же деревню оберегали громадные собаки, такие злые и дикие, что сами мы с трудом отличали их от волков. Кроме того её оберегали полудикие кабаны, которые ходили всю ночь и, хрюкая, рыли землю. Несчастного вора, которому бы удалось перелезть через частокол, собаки разорвали бы на части, а кабаны не оставили бы от него и следа.
Кругом нашей деревни стояли дремучие леса: вековые дубы, громаднейшие буки, берёзы с серебристой корой, сосны невероятной вышины. Деревья росли непроницаемой массой, сквозь которую с трудом пробивались солнечные лучи. Ветки плюща, толщиной с руку, плети жимолости, дикого винограда тянулись с одного дерева до другого. Белый и чёрный терновник, шиповник с колючками на стволах, остролист с цепки ми листьями возвышались выше роста человеческого чтобы пробраться сквозь эту зелёную стену, сквозь это препятствие из игл и крючков, приходилось без устали действовать топором.
Далее в лесу шли топкие болота и трясины, покрытые обманчивой зеленью; это были бездонные пропасти, из которых торчали иногда громадные рога оленей, увязших в них.
Очень немногие решались проникать в эту страшную чащу, и охотничьи собаки, пускавшиеся в этот лес, нередко возвращались, поджав от страха хвост, и с испуганным воем бросались к ногам хозяина.
Вокруг нашего холма и вдоль него почва была очищена, благодаря стараниям крестьян, обрабатывавших её для посева пшеницы, ячменя, ржи, овса, чечевицы и проса.
У подножья холма пробегала река Кастор. Она брала своё начало очень далеко на юго-западных горах и несла свои мутные воды к Лютеции. По глинистому Ложу она протекала то тихо, плодотворно орошая наши луга, то вдруг надувалась, выходила из себя и сердито билась о тот и другой берег, унося с собой Посевы, скот, пастухов и землепашцев. Иногда она вдруг изменяла своё направление и в глинистой почве вырывала новое ложе, оставляя старое, очень скоро покрывавшееся травой и кустарниками.
Наши крестьяне приписывали ей страсти и капризы живого существа. Они принимали её за богиню, и иногда ночью, при свете луны, сыпали в неё немного пшеничной муки.
Даже мой отец частью разделял их взгляды. После страшного наводнения, которое унесло значительную часть нашего берега, он уехал куда-то на три дня, по направлению к юго-западу, и взял с собой трёх верных всадников. Потом мы узнали, что он ездил к истокам реки. Там он читал молитвы, делал возлияние молоком и вином, окрасил воду кровью убитой лошади и бросил в реку три золотых монеты, три серебряных и три бронзовых.
Река называлась Кастором[2] вследствие множества бобров, посещавших её. Мили за две повыше Альбы на реке жило штук пятьсот-шестьсот бобров. Они поселились в таком месте, где река расширялась и образовывала острова, рукава и болота.
Когда я вырос, я не раз ходил навещать их. Интересно было любоваться на этих животных, величиною с восьмимесячного ребёнка, с короткой и густой шерстью, с курносой мордочкой, с губами, обросшими торчавшей щетиной, с когтями на передних лапах, и с перепонками, как у уток, на задних, с толстым и плоским хвостом, почти круглым и покрытым чешуёй. Эти животные постоянно копошились в тине и по берегам. Острыми своими когтями они рыли в берегах Коры или же, при высокой воде, строили наверху жилища из веток, вроде наших крестьянских хижин.