Я отправился к Верцингеториксу и сказал ему:
— Наши друзья и представить себе не могут, в каком ужасном положении мы находимся. Они, по нашему галльскому обыкновению, не торопятся, и очень может быть, что стоят тут где-нибудь недалеко и спорят, как бы нам лучше помочь, не подозревая, в каком отчаянном положении мы находимся. Надо каким-нибудь образом дать им знать. Я так много и так внимательно смотрел на римские укрепления, что подметил одно место, где один человек может незаметно пробраться, в особенности ночью. Позволь мне попытаться. Если я погибну, то у нас будет только одним убитым больше. Если же мне удастся пробраться, то я, может быть, ускорю прибытие помощи.
— Если бы с этой просьбой, — отвечал мне Верцингеторикс, — обратился ко мне кто-нибудь другой, то я мог бы предположить, что он хочет поскорее умереть и умереть менее ужасной смертью. Но твою преданность я знаю. Отправляйся же, и да помогут тебе боги!
Когда я сообщил о своём намерении Амбиориге, она поцеловала меня и тихо заплакала.
Войдя к себе в палатку, я донага разделся, оставив на шее цепочку с талисманом и перстень Цезаря. Я натёр всё тело и даже волосы маслом, смешанным с сажей. В таком виде я мог пройти незамеченным в ночном мраке и легко мог прятаться в воде. Этой краской я натёр и лезвие своего меча, чтобы оно не выдало меня своим блеском. Часовые у ворот чуть не упали со страха, увидев перед собой такое чудовище. Но я назвал себя, и ворота мне отворили. Ночь была не так темна, как бы мне было нужно; но по небу плыли облака и закрывали на время луну. Когда лунный свет обливал местность, я ложился на землю, скрываясь за трупами воинов, павших в последнем сражении, и затем как лисица пробирался между ними. Так добрался я до Уазы и проскользнул под ивами. Лёжа в воде, я только изредка попадал в глубокое место, где мог плыть, а большей частью мне приходилось ползти по грязи.
Свет луны не проникал сквозь ивы, наклонившиеся над водой с обоих берегов. Приблизившись же к римским линиям, я вдруг очутился на совершенно открытом месте, так как римляне вырубили все кусты для укреплений. В эту минуту выплывшая луна облила всё своим предательским светом. Я тихо перевернулся на спину, и поплыл, погрузившись в воду. Дышал я, держа во рту соломинку.
Вдруг я увидел стоявших по обе стороны реки двух римских часовых и услышал такой разговор:
— Не сладко нам тут, — говорил один.
— А ты думаешь, что наверху-то им слаще? — отвечал другой. — Они там с голоду помирают, как мухи.
— Конечно, мрут они не от жирной еды. Но ведь и нам не очень-то хорошо. С одной стороны неприятель, которого мы осаждаем, а с другой — неприятель, который скоро будет нас осаждать. Теперь мы осаждающие, а скоро будем осаждёнными.
— Только бы галлы там в городе не узнали, что друзья их так близко.
— Да как им узнать? Никто ни выйти, ни войти не может. Ещё вчера Цезарь казнил какого-то галла, который пытался пройти в город.
В этом разговоре не было ничего для меня приятного. Я лежал в крайне неудобном положении, дрожал от холода и дышал через соломинку.
Один из часовых наклонился ко мне.
— Опять плывёт тело.
— А может быть, это выдра подстерегает рыбу?
— Ещё что! С нашим появлением все выдры пропали.
— А вот посмотрим!
В эту минуту мне в плечо попал камень, но удар был не силён, потому что камень прошёл через воду.
— Что ты тут делаешь? — крикнул позади часового голос. — И ты там тоже! Как вы смеете разговаривать на часах?
Виноградная лоза центуриона ударила по плечам часового на левом берегу. Часовой на правом берегу тотчас же повернулся и отошёл от реки. Товарищ его тоже повернулся ко мне спиной и вытянулся перед своим начальником. Я не стал слушать объяснений солдата. Луна опять спряталась. Всё ещё лёжа на спине, я начал шевелить руками и поплыл скорее. Так я добрался до слияния Уазы с Бренной. Тут я осторожно приподнял голову и, не видя римлян, переправился через Бренну, тоже довольно узенькую; затем я вышел в долину, покрытую кустарником.
Я был вне опасности и боялся только встретить часового... С большими предосторожностями я прошёл значительное расстояние. Начинало чуть-чуть светать, когда между мной и римлянами было не менее пяти тысяч шагов. Я страшно дрожал от холода; пустой желудок мой давал себя знать и у меня так кружилась голова, что я боялся упасть от слабости.
У опушки леса я наткнулся на труп с дротиком в груди. Он был в одежде галльского крестьянина: несомненно, это был гонец великой галльской рати, гонец всенародного ополчения, перехваченный римлянами. Я облачился в платье убитого. Котомка гонца не была опорожнена, и я нашёл в ней неоценимое сокровище: кусок хлеба. Со слезами на глазах съел я этот кусок, думая о своих несчастных товарищах в Алезии. Я снова приободрился и, выдернув дротик из трупа, обтёр его о траву и пошёл вооружённый.