— Кереторикс! — сказал я ему. — Выслушай меня. Ты уже заявил себя, как дурной галл, как настоящий изменник; а теперь из изменника ты сделаешься убийцей, убийцей женщины! Вспомни, чей ты сын!
Кроткими и убедительными словами я пытался пробудить в этой испорченной душе хотя бы искру благородства, хотя бы какой-нибудь остаток любви к родине. Но всё было тщетно. Слова мои только бесили его.
— Так, так! — в ярости говорил он. — Вы всегда потешались над моей одеждой, над моей любовью к итальянским произведениям. На пиршествах я служил мишенью для ваших варварских шуток; я был чем-то вроде шута, с которым всё можно себе позволять. Вы избегали меня как зачумлённого, и слушали все доносы, все клеветы моих врагов, моих неверных подчинённых. После битвы при Люкотице ваш совет в Лютеции постановил забрать все мои земли, предать меня позору, и ваши друиды осудили меня на вечное изгнание... Теперь настал мой черёд, настал час мщения! И ты, глупец, воображаешь, что я пропущу такой случай!
— Ты стараешься казаться хуже, чем ты в действительности есть, — проговорил я, — и преувеличиваешь нашу вину перед тобой. Не поддерживай в себе озлобления... Не губи души своей.
— Венестос! — перебила меня Амбиорига, хранившая до той поры глубокое молчание. — Оставь этого предателя! Пусть он идёт доносить Цезарю! Когда служители проконсула прибегут сюда, они не найдут меня живой.
Одну минуту меня подмывало броситься на Кереторикса и убить его, не дав ему проговориться, но раны мои так ослабили меня, что у меня недоставало сил вытащить меч. У Амбиориги мелькнула та же мысль, но у неё не было оружия.
— Послушай, — сказала она мне. — У тебя есть меч, а у меня сила. Я поражу этого предателя.
Кереторикс вынул меч из ножен и сказал:
— Драться с тобой? Нет, нет! Быть убитым, не отомстив? Да что вы? Убить вас? Ваша смерть от руки палача Цезаря будет для меня гораздо приятнее. Розги и секира ликтора, конечно, лучше моего меча.
К нам приближалась римская стража. Мы чувствовали, что погибли: мы не могли ни захватить Кереторикса, ни помешать ему исполнить его намерение. Мы пошли далее, но пошли не к свободе, ожидавшей нас в конце нашего счастливого пути, а к геройскому самоубийству или к позорной смерти.
Кереторикс окликнул нас, проговорив:
— Ну, до свидания, друзья мои! Через несколько минут вы увидите, умею ли я отдавать долг благодарности.
В эту минуту из груды покойников поднялась тень, бледная, окровавленная, с луком в руках. Не успели мы узнать Поредоракса, как свистнула стрела, и его бывший начальник, простреленный между плеч, упал ниц с пронзённым сердцем.
Поредоракс наконец смыл рабские знаки со своих плеч. Он снова лёг, глядя на нас помутившимися глазами.
Когда к нему подошла стража, он уже не дышал. Что же касается до Кереторикса, то солдаты повернули его и, небрежно отпихнув ногой к стене, проговорили:
— Ещё галльская скотина! Одной меньше, — вот и всё!
Они прошли дальше...
Таким образом предатель умер от рук богов, а не от наших, и преступная душа его опустилась в мрачную преисподнюю.
Мы продолжали наш путь и прошли к такому месту, где через городскую стену было видно всё вчерашнее поле битвы.
Только тут мог я начать говорить и сказал Амбиориге:
— Ну вот, я почти сделался наёмником Цезаря! Я, воин Верцингеторикса, приверженец свободы!.. Но зачем же ты кивнула головой, точно советуя мне принять предложение Цезаря?
— Зачем я кивнула головой? Какая-то высшая воля наклонила мою мятежную голову, и я тотчас же усмотрела будущее в неопределённой улыбке Цезаря, когда он сказал тебе: «Не римлян же дать мне тебе в противники!» Да, он даст тебе римлян. Он хочет удовлетворить жажду своего честолюбия кровью для него более дорогой, чем кровь галлов. Легионы римские сразятся ради свободы Галлии. Мы не могли их уничтожить, но они уничтожат сами себя. Иди! Иди помочь им! Вернись же к Цезарю и скажи ему: «Я твой!» Нет, ты не сделался из воина Верцингеторикса наёмником Цезаря: ты остаёшься галльским воином... Вернись к проконсулу. Я даю тебе одобрение за себя и за отца моего Амбиорикса, и за пленного Верцингеторикса, приговорённого к казни, и за всех усопших на поле битвы.
Вечером я увиделся с Цезарем.
— Прежде всего, — сказал он мне, — ты дашь мне клятву не принимать участия ни в каком восстании.
Как мог я принимать участие в каком-нибудь восстании? Я знал, что дома не найду ни единого всадника, ни единого конюха, ни даже крестьянина, способного взяться за оружие... Все пали в битве при Люкотице и под горой Алезией... Я знал, что у меня дома не осталось ни единой боевой лошади, ни копья, ни меча.