Выбрать главу

«Если бы нашелся покупатель, — говорил он, — я бы с удовольствием продал Лондон».

Лондон в то время был не слишком лакомым куском: теснота, сырость, пожары, чума, грязь. И всё же я бы его купил. В нём был какой-то шарм.

Ричард торговался, как последний барышник. И не будь на мне этой маски, мы бы с ним поладили. А так он продал Вильгельму Шотландию, а Лондон сохранил за собой.

Шотландия, правда, пошла за бесценок, не дороже брюссельской капусты в базарный день, но недостающую сумму ему удалось добрать с министров и советников своего покойного отца. Всё это знатное стадо рыжий согнал в тюрьму и потребовал выкупа. Уплатили…

Малосимпатичный король, хотя, помнится, неплохо разбирался в музыке и поэзии. Да и сам что-то сочинял — то ли стихи, то ли песни.

Хотя Менотти никак не мог разглядеть рога, хвост и копыта, он не сомневался в обоснованности своих подозрений.

Душу несчастного охватил ужас. Он попытался встать со стула, но не смог: ноги не слушались.

— Однако я заболтался и забыл про свои обязанности, — сказал ночной посетитель, и комнату тут же заполнили ароматы далёких стран. Но на этот раз они не навевали привычных ночных грёз. Нет, парфюмер не отправился в путешествие, подгоняемый ветром запахов. Он по-прежнему сидел на своём стуле, придавленный ужасом происходящего.

Не было ни золотого песка, ни безбрежного океана, ни тропических лесов. Лоренцо Менотти видел перед собой лишь сверкающие в прорезях маски огненные глаза страшного человека… Человека? Нет, дьявола, могущественного и коварного князя тьмы, от которого нет спасения ни в порошке Петро Менотти, главного государственного отравителя Венеции, ни в философском камне алхимика из Латинского квартала мосье Каэтана.

Лоренцо Менотти тяжело дышал, со всхлипом втягивая в себя воздух. Он задыхался.

Ему казалось, что в его камине полыхают пламенем не дрова, а кипит и булькает зловонная сера. Синее пламя ада лизало своим жадным языком стены, потолок, уставленный пробирками стол.

Тяжёлый густой дым забивал ноздри, першил в горле, застилал жгучими слезами глаза, острием кинжала вонзался в трепещущее сердце.

— Что с вами, метр, вам дурно? — словно издалека, донесся до Менотти ласковый голос.

Парфюмер с трудом раскрыл глаза и вдохнул в себя воздух.

Запах серы исчез. От незнакомца, как и раньше, пахло испанскими мускусными духами.

— Надеюсь, причиной вашего обморока были не мои воспоминания?

Менотти стремительно вскинул дрожащую руку и трижды перекрестил своего мучителя. Но тот не исчез. Нет. Он только весело расхохотался, и от его хохота мелодично зазвенели на столе склянки.

— Неужто вы могли предположить, что я испугаюсь святого креста? За прошедшие столетия я так же к нему привык, как люди привыкают к клопам или, простите, блохам — неприятно, но терпимо. Разве лишь слегка зудит… — Ночной посетитель стыдливо почесался под камзолом.

— Изыди! — крикнул Менотти.

— Ну, зачем же так громко? Успокойтесь, метр, успокойтесь. Так вы разбудите Гастона, а ему, согласитесь, надо отоспаться. Не хотите ли лучше понюшку табаку? Табак очень успокаивает.

Ночной посетитель достал из кармана камзола серебряную табакерку и подбросил её вверх. Вместо того чтобы упасть на пол, табакерка плавно опустилась на стол и лягушкой запрыгала к парфюмеру.

Волосы на голове Менотти зашевелились.

— Угощайтесь, мосье, — проквакала табакерка, звонко щелкнув крышкой.

— Угощайтесь, — поддержал табакерку ночной посетитель. — Смею вас уверить, что это лучший нюхательный табак в Париже.

— Изыди! — простонал парфюмер.

— Однако вы просто невежливы, — удивился ночной посетитель. — Хотя тот рыжий король, о котором я вам рассказывал, — опять забыл его имя! — был порядочным грубияном, но и он выбирал выражения. А ведь ему очень хотелось втридорога всучить мне свой отсыревший Лондон. Вы, конечно, не король, метр, но…

— Невежа! — громко квакнула табакерка и возмущённо застучала крышкой.

— Изыди… — прошептал парфюмер.

— Хорошо, хорошо, метр, — успокаивающе сказал незваный гость. — Только не волнуйтесь. Вам вредно волноваться. Я готов выполнить любое ваше желание. Но услуга за услугу…

— Тебе нужна моя душа? — прохрипел Менотти.

— О нет, метр, не беспокойтесь. Вашу душу я охотно уступлю всевышнему. Я уже давно не коллекционирую душ. Приелось.