Но где же он? Где Димитрий Иоаннович?
С этим вполне обоснованным вопросом к Болотникову обращается депутация москвичей. Москва, говорят они, готова свергнуть Василия Шуйского и открыть ворота своему законному государю, но пусть Болотников покажет его. Истинный ли то государь? Вновь мчатся гонцы Ивана Исаевича Болотникова в Путивль к Шаховскому. Больше медлить нельзя. Когда прибудет к своему победоносному войску Димитрий Иоаннович?
Шаховскому ответить нечего. Он лишь разводит руками. Царь в Польше, в замке своего тестя Юрия Мнишека. Покуда царь приехать не может, но вот грамота с его большой печатью… Однако в сложившейся ситуации печать уже больше не может заменять царя. Нужен царь, а его нет. И в городах, поддержавших Болотникова, нарастают среди народа сомнения: а не ошиблись ли, откачнувшись от Василия Шуйского? Печать печатью, а царя-то нет… Может, правду говорил Шуйский, что подлинный царевич в Угличе смерть принял? Ходят разные слухи и среди ратников. А подлинно ли царь холопам свободу обещал? Не обман ли то? А может, насулил несбыточного – да в кусты?
И все же Иван Исаевич Болотников, несмотря ни на какие помехи, готовится к решительному наступлению. Между тем на сторону Шуйского переходит со своим отрядом Ляпунов, которому не по пути с вождем холопов и крестьян Болотниковым. Затем – новый удар в спину. Во время наступления, цель которого – полное окружение Москвы, Болотникову изменяет Пашков.
Что же дальше?
Шуйский предлагает Болотникову сдаться, обещая крестьянскому вождю высокие почести и награды.
Нет, Болотников не сложит оружия, пока не выполнит все, что посулил народу законный царь Димитрий Иоаннович. Ему же лично ничего не нужно – ни чинов, ни богатства. «Я целовал крест своему государю Димитрию Иоанновичу – положить за него живот, – ответил он Шуйскому, – и не нарушу целования. Верно буду служить государю моему и скоро вас проведаю».
Но после решительного сражения у деревни Котлы войска Болотникова вынуждены были отойти к Калуге. Болотников укрепил город и с успехом отражал все попытки царских войск взять Калугу штурмом.
Весной 1607 года направленный князем Шаховским на выручку Болотникова отряд разгромил войска воевод Татева и Черкасского. Тогда Болотников выступил из Калуги. Осаждавшие Калугу войска разбежались, оставив обоз и пушки. Отряды Болотникова направились к Туле, где уже находился князь Шаховской, который так и не нашел устраивающего всех Димитрия Иоанновича…
О встрече Шаховского и Болотникова нам ничего не известно. Но можно предположить, что она отнюдь не была теплой, так как Болотников к тому времени уже наверняка подозревал князя в обмане.
Тула была последним оплотом крестьянского восстания. Поэтому вся энергия Болотникова была направлена на укрепление города. Выстоять во что бы то ни стало!
Войска Шуйского неоднократно пытались штурмовать стены города, но не добились ни малейшего успеха. Ни приступы осаждающих, ни голод не ослабили твердости и мужества воинов крестьянской армии. Неизвестно, сколько времени продолжалась бы осада и чем она закончилась, если бы к Шуйскому не явился сын боярский – «большой хитроделец» Иван Мешок Кравков. Кравков брался построить на реке Упе плотину и затопить город. Царь дал согласие. Плотина была построена, и в Тулу хлынули потоки воды.
Наводнение и голод стали верными союзниками Шуйского. Но, несмотря на, казалось бы, безнадежное положение, Болотников продолжал сопротивляться. Лишь после того, как Шуйский торжественно и всенародно поклялся («целовал крест») сохранить жизнь всем участникам обороны Тулы, ворота города открылись перед царскими войсками.
10 октября 1607 года вождь крестьянского восстания Иван Исаевич Болотников, явившись в полном вооружении к Шуйскому, снял с себя саблю с золотой рукоятью (подарок несуществующего Димитрия Иоанновича) и положил ее перед царем.
Благородный витязь верил в благородство своих врагов. Но Василию Шуйскому не впервой было нарушать клятвы…
По приказу царя Болотникова схватили и заковали в цепи. Так его привезли в Москву, куда он еще недавно рассчитывал войти победителем. Здесь он был посажен в тюрьму. А несколько месяцев спустя, когда объявившийся наконец на Руси Димитрий Иоаннович (Лжедмитрий Второй) повел войска на Москву, раздавая крестьянам земли «изменников-бояр», Болотникова в сопровождении многочисленной стражи повезли в далекий Каргополь.
Здесь по повелению озлобленного Шуйского Ивану Исаевичу Болотникову выкололи глаза, дабы он и на том свете не смог зреть с укоризной в очи царя-клятвопреступника, а затем бросили в прорубь на реке Онеге.
Шаховской тоже не избежал царской кары. Но Шуйский вновь поостерегся казнить смертью Рюриковича. Князь лишь был сослан на Кубенское озеро. В отличие от Болотникова, «всей крови заводчик» не только остался жив, но и командовал впоследствии отрядом в войске Лжедмитрия Второго, а затем пытался взбунтовать казаков в ополчении Минина и Пожарского. Князь оказался таким же живучим, как и похищенная им в мае 1606 года печать.
– Таким образом, – сказал Василий Петрович, – легендарная печать Прокопа Колченогого из Стрелецкой слободы, пользуясь выражением злоязычных московских бояр, «процарствовала в Путивле замест монарха» почти полтора года. И это «царствование» ознаменовалось бунтами холопов, дворцовых и боярских крестьян, черных посадских людей, поджогами боярских усадеб и великим страхом власть имущих перед «народом подлого звания», почувствовавшим свою силу.
В умелых руках мстительного князя Шаховского, который был при ней «замест Боярской думы», печать Прокопа Колченогого из Стрелецкой слободы не только вторично воскресила погибшего в Угличе царевича, но, что более важно, внесла немалый вклад в крестьянское восстание, расшатала и без того шаткий трон боярского царя, удобрив русскую землю пеплом сожженных боярских вотчин. И если провинившийся перед царем колокол сослали в Сибирь, то «царствовавшую» в Путивле печать следовало бы, с точки зрения Шуйского, по меньшей мере четырежды четвертовать, а затем десять лет поджаривать на медленном огне ее изрубленные куски…
Но мы совсем забыли про Марину Мнишек, с которой расстались в тот день, когда она под звуки труб, барабанов и литавр въезжала на золоченой колеснице в праздничную Москву, – сказал Василий Петрович. – Не пора ли вновь с ней встретиться?
В то время как Лжедмитрий, спасаясь от преследователей, бежал по переходам дворца, другая группа заговорщиков вышибла тяжелую дубовую дверь, которая вела в покои царицы, ясновельможной пани Мнишек, воеводенки Сандомирской и старостенки Львовской.
Камердинер только что коронованной царицы, пытавшийся оказать сопротивление, был тут же зарублен. Кто-то пристрелил фрейлину царицы, некстати подвернувшуюся под горячую руку. Саму Марину, спрятавшуюся под пышной юбкой одной из придворных дам, не тронули, только припугнули для порядка. Баба – она и есть баба, что с нее возьмешь?
Рачительные бояре хотели лишь одного: пущай Марина вернет в казну все, чем поживилась у самозванца. Негоже на ветер пускать нажитое русскими царями да великими князьями. Не дело то.
Марина не возражала. В ту страшную минуту она готова была расстаться со всем, лишь бы сохранить жизнь.
Прибывший после убийства Лжедмитрия Шуйский самолично наблюдал за дьяками, светличными писцами и алмазчиками, которые пересчитывали и составляли опись золотых статуэток, фряжских часов, алмазных диадем, перстней, ожерелий, жемчужных нитей, золотых тазов для мытья рук, белильниц и румяльниц.
В постельных покоях царицы, где под шатром на витых столбиках стояла покрытая резьбой и позолотой кровать, было душно. Пахло ячным пивом, которое лили в «топлю для духа», и гуляфной водкой (розовой водой).
Князь недовольно сопел в усы. Не было пеликана, достающего для птенцов свое рубиновое сердце, четок из жемчуга, больших золотых часов с трубачами и барабанщиками, алмазной короны… Видно, все это осталось в Польше. «Пошарпал вор царскую казну!»