Наконец, когда лодка выплыла из узкого пролива в открытое море, Хамза указал на кусочек земли у места слияния Босфора, вод бухты Золотой Рог и Мраморного моря. По рассказам Хамзы, Старый дворец представлялся мне волшебным краем. Башенки и павильоны сияли, словно драгоценные камни среди рощ и садов.
— Это дворец Топкапы, сюда посылают доживать свои дни старых слуг и рабов. А также гаремы бывших султанов и их вдов. — Он указал на дверь в огромной красной стене, которая простиралась по всему периметру береговой линии. — Только через эти ворота женщины могут покинуть дворец. Отсюда выносят мертвых.
Раздраженная тем, что Хамза испортил впечатление от красот своими душераздирающими рассказами, я нарочито весело отвечала ему:
— А мне дворец кажется очень милым. Я бы хотела здесь жить.
Хамза задумчиво посмотрел на меня:
— На твоем месте я бы поостерегся так говорить, принцесса. Ни женщинам, ни детям не разрешается выходить отсюда. Султаны боятся своих братьев и племянников. Если они являются претендентами на трон, то способны попытаться устранить правителя. А наследники побочных линий порой плетут заговоры против тех, кто стоит в очереди перед ними. Даже дочери, выйдя замуж, участвуют вместе с мужьями в дворцовых интригах. В силу таких обстоятельств падишах старается ограничивать родственные связи. Изоляция родственников — один из способов устранения опасных конкурентов. Убийство — более радикальное средство для достижения тех же результатов.
Я отвела взгляд от Старого дворца. Леденящий душу холод заставил меня укутаться в накидку. Я сердилась на Хамзу за зловещие истории. В наказание я подняла яшмак повыше на лицо, чтобы он скрывал даже глаза, и молчала до самых Принцевых островов.
Как оказалось, Саблайм-Порт представлял собой одно массивное каменное здание, примостившееся сбоку от бухты Золотой Рог.
Когда я была маленькая и мы жили в Нишанташе, только папа свободно посещал гарем, где заправляли бабушка и мама. Мне же позволялось бродить по дому, но ни в коем случае не мешать мужчинам, частенько собиравшимся по приглашению отца. Громкие голоса гостей слышались издалека и заставляли меня держаться на известном расстоянии от мужских сборищ.
Хамза и другие преподаватели учили меня читать и писать по-оттомански и по-персидски. Я также изучала английский и французский, без которого, как считал мой проницательный отец, не обойтись современной османской женщине. Он утверждал, что достойная жена должна уметь занимать умным разговором гостей своего мужа. Я подслушала, как папа говорил об этом Хамзе, и подумала, почему же мама не развлекает папиных друзей. Позднее я поняла, что тетя Хусну любила наряжаться в европейские платья, с открытым лицом общаться с гостями и с их современными женами, в то время как мать не могла заставить себя снять чадру и предстать, по ее понятиям, обнаженной перед незнакомыми людьми. Слуги натягивали шелковую ткань между парадной дверью и каретой, с тем чтобы мама могла покинуть дом незамеченной.
Больше всего я любила уроки Хамзы. Я прилежно готовилась, чтобы произвести на него впечатление. Наградой мне были широкая улыбка и слова похвалы. А когда я путалась и не могла толком ответить урок, он выбивал пальцами мелкую дробь по столу. Я пыталась обратить на себя внимание и очень страдала, когда порой он вырывался на свободу и, забывая обо мне, смотрел на сверкающую воду или устремлял взор в голубое небо. Я ревновала его даже к морю. Я была без ума от Хамзы, влюблена в папу и благодаря этому научилась доставлять им радость. К моему счастью (некоторые считают это несчастьем), я оказалась в сфере влияния дядюшки Исмаила, который не страдал предрассудками и не учил юную девушку, как следует себя вести.
Я уезжала в Шамейри с разбитым сердцем. Меня терзала любовь к папе и Хамзе. Я скучала по дому, по слугам и виду из окна моей комнаты на минареты большой имперской мечети. В Нишанташе у нас было множество слуг. Постоянно слышался многоязыкий говор: они общались между собой на турецком, греческом, итальянском, армянском и арабском языках.
Шамейри встретил меня пугающей тишиной. Слуги приходили в дом днем и уходили вечером, закончив работу. В основном они трудились молча, бросая порой на меня и маму косые взгляды. Интересно, что они болтали у себя в деревне по поводу такого странного семейства, состоящего из моего ученого дяди, его мечтательной сестры и меня, одинокого ребенка, которого никто не воспитывал? Я росла сама по себе, как сорная трава. В конце концов я научилась ценить тишину и свободу, дающую возможность читать книги и изучать окрестности. Мое богатство состояло из библиотеки, необъятного неба над головой, которое все принадлежало мне, плещущих вод пролива, душистого сада, леса и пруда, чья глубина пугала меня.