Затем нас будто опустили на мягкую подушку, и в руке Грета вновь оказался камень. Уменьшившийся на треть.
Первое ощущение — кусачий холод, от которого свободные тонкие хламиды бедуинов ничуть не защищали. Холод лучше всяких слов напомнил о проклятии серой медузы, отобравшей еще толику сил за последние сутки. Проклятию все равно, сколько со мной духов-спутников, оно высасывает жизнь, а не магию. Страх противным облачком заклубился внутри, вновь сковывая жилы. Еще вчера я смело шла на смерть, а сегодня опять хотелось жить, хотелось всем существом.
Вокруг шумели ветви, над головой темнело ночное небо, устланное подсвеченными луной облаками. Дул пробирающий до костей ветер северных широт. Где мы?
— Судя по всему, — закрыв на мгновение глаза, сказал Грет, — людей тут действительно в округе нет. Ночуем прямо на поляне, нет смысла блуждать по лесу ночью, а завтра идем в том направлении.
Грет махнул в сторону зарослей, темных и густых, ничем не примечательных. Выбору мастера-целителя я доверяла — менталисты умеют чувствовать человеческое присутствие на расстоянии, значит, жилье следует искать там, где Грет увидел мыслящее существо. И раз камень путешествия настроили на возможного исцелителя серой медузы, следует надеяться, что найдем мы именно его.
— Ночевать? — переспросила я Грета с сомнением. — Не следует ли повременить с этим, пока не встретимся с господином Русвом? Думаю, смогу продержаться еще ночь.
На самом деле, я была не столь уверена в своих силах. Храбриться на словах легко, но любой разумный предел стойкости был давно сломлен, на ногах я держалась на одном упрямстве.
— Наоборот, постарайся выспаться вволю. Буду сдерживать медузу всю ночь, ничего не бойся.
Кажется, признайся он в любви, я бы не почувствовала столь всепоглощающей волны благодарности. Даже отвернулась, чтобы не показать слабости.
— Тогда, костер, — поеживаясь от холода, заключила, прикусив губу.
Грет натаскал хвороста, я эффектно щелкнула пальцами, и костер запылал. Фенек и Зандер прыгнули в пламя, нежась между высоких языков. Кстати, пора выбрать имя для маленькой лисы, негоже ходить неназванной. Выбор имени надлежит сделать уже завтра, иначе узы начнут слабеть, по крайней мере, так нас учили в академии. Проблема состояла в том, что я никак не могла избавиться от призрака Сарраны. Имя должно прийти свободно и легко, как первый поцелуй между влюбленными, я же чувствовала некую обреченность, словно имя отсечет окончательно огненного духа от бывшей носительницы. Глупость, ведь он и так не сможет возвратиться назад. В горе и радости фенек теперь мой.
Костер позволил получше рассмотреть поляну и окружающую растительность. Вокруг теснился разлапистый сосновый лес, деревья высокие, верхушки теряются за кругом света. Поляна вся в крупных белых валунах, почва устлана желтыми иголками. Обычный огонь с жадностью накинулся бы на сушняк, но этот создан духом-спутником, а значит не зайдет дальше невидимой черты.
Из вороха игл мы с Гретом соорудили широкое ложе рядом с костром. Накрыли плотным одеялом из прощального подарка бедуинов. Несмотря на пронизывающий ветер, на хрустком ложе оказалось мягко и удобно.
Грет устроился на другом конце одеяла. Я выждала, сколько смогла, прислушиваясь к лесу: треск костра, крики ночных птиц, шум веток. Аромат хвои, резкий и свежий, не скрывал знакомый запах Грета, который сводил меня с ума. Как и тихое дыхание любимого, такого родного, только руку протяни. Перекатилась, как бы невзначай, сокращая расстояние между нами, опустила ладонь на горячий бок Грета. Провела по плоскому животу легким тягучим касанием, еле дыша. Сердце гулко билось в груди, близость кружила голову. Губы сами потянулись за поцелуем, и казалось, я умру, если не попробую вновь его вкус...
— Дивия, — глухо прошептал он.
Я подвинулась еще ближе, прижалась грудью к его предплечью. Грет закаменел, и только дыхание, резкое, прерывистое, выдавало его волнение.
— Пожалуйста, Дивия, — бесцветным голосом сказал он, не смотря в глаза. — Помни свое обещание. Стихия огня будит в тебе чувственность, но прошу не переступать невидимую черту между нами. У меня есть невеста.
Лучше бы он меня отпихнул, вместо лекции, будто я нерадивая ученица. Я отпрянула, закусив губу, стараясь не показать слабости. Не заплакать.
Давно не чувствовала себя столь отверженной и бессильной, никому не нужной, пожалуй, со времен академии. И даже зерно правды в словах Грета оказалось не в силах остановить поток горечи, которым я пыталась выжечь из себя мешающие чувства.